Оглавление

КАТАСТРОФА

ГЛАВА 1

На мир обрушилась тишина, и время остановилось...

Я обхожу спереди только что остановившийся троллейбус и уже почти завершила шаг вперёд из-под его прикрытия. Правая нога ещё не ступила на дорогу, но центр тяжести тела уже переместился вперёд. Левого бока коснулся плотный воздух, образовавшийся перед мчащейся позади троллейбуса машиной. Ни повернуть голову, ни даже вздрогнуть уже не успеть…

Перед глазами лишь вход в магазин на другой стороне дороги, но каким-то образом я знаю, что слева от меня чёрный блестящий внедорожник, что секунду назад водитель нажал на газ, чтобы успеть проскочить мимо троллейбуса до того, как в нём откроются двери, и начнут выходить пассажиры, что меня он вообще не видит, ведь он совершенно не обратил внимание на женщину, которая ускорила шаг при приближении троллейбуса к остановке, чтобы перебежать перед ним на другую сторону улицы.

Я не испытываю страха. Тело никак не чувствует ситуацию – у него нет для этого времени, но я уже знаю…

Моё сознание необыкновенно ясно. Как же неожиданно! Я умру сейчас, в это самое мгновенье. Интересно, мне будет больно или вот так же никак, как теперь, за мгновение до смерти.

Всё происходит так медленно, что я успеваю разглядеть и людей, входящих и выходящих из магазина на той стороне дороги, и тех, которые идут там по тротуару. Отдаю себе отчёт в том, что достаточно подробно рассматриваю застывшую, объёмную, как бы голографическую картинку. У женщины, выходящей из магазина, почти закрыты глаза, – по-видимому, она моргает. У собаки, которую держит за поводок девушка в странно оттопыренном плаще (должно быть, от её собственного движения пола отлетела в сторону), земли касаются только две лапы, а две другие забавно задраны в воздух. В мою сторону не смотрит никто. Я успеваю не только всё рассмотреть, но и не очень-то торопясь обо всём этом подумать. То есть время не остановилось – просто оно замедлило для меня свой бег.

Очень медленно, но, тем не менее, опережая поворот головы и собственные глаза, перевожу взгляд от входа в магазин на машину, неизбежно надвигающуюся на меня слева. Вижу капот машины. Между мною и им ещё существует какой-то зазор, но тело уже начало изгибаться дугой, принимая его форму. Я по-прежнему ничего не ощущаю. Всё происходит в полнейшей тишине. Думаю, что это истинный подарок умирать в таком вот ясном сознании.

И вдруг возникает совсем другая «тема»: внезапно я осознаю, что мне даётся ещё один, возможно, последний выбор в жизни: прямо сейчас я в состоянии приложить определённое внутреннее усилие и отброшенная машиной вывернуться таким образом, чтобы удар о кромку тротуара пришёлся на бок и на руку. Предплечье будет раздроблено, но второй рукой, которая тоже будет сломана в двух местах, я смогу защитить голову. Конечно же, смертельной травмы не избежать: будет сломан позвоночник и вдавлены друг в друга несколько позвонков, но я смогу выиграть у смерти несколько часов, даже суток. Перед моим внутренним зрением проходят картины, как я отлетаю от машины, как она проскакивает мимо, как водитель от шока не справляется с управлением и метров через двадцать врезается в столб. Вокруг меня быстро собирается толпа, и вот уже несколько человек достают мобильники и набирают неотложку. Склиф в квартале отсюда, и «скорая» приезжает быстро. Всего на несколько дней, однако, у меня есть шанс продлить жизнь. Но я сама отбрасываю его – я вспоминаю о том, что моё сознание ясно и что я знаю, как надо себя вести и что делать.

Я всё ещё смотрю на капот машины. Он чуть-чуть дрогнул. Мне мерещится, или машина действительно словно перескочила чуть ближе ко мне? Нет, не почудилось, – она наезжает на меня не плавно, а еле заметным вздрагиванием.

Раздался гул улицы. Перед глазами мельтешение. Чувствую странное безболезненное давление во всём теле, будто оно выворачивается наизнанку, и вот уже смотрю на происходящее сверху.

Женское тело, отброшенное на тротуар перед троллейбусом, в совершенно неестественной позе лежит лицом вниз. Оно всё мелко дрожит перед тем, чтобы замереть, по-видимому, уже навсегда. Удар головой пришёлся о самый край выступающего бордюра, и из-под головы расползается кровавое пятно. Никто не подходит близко, но вокруг разрастается толпа, неизвестно откуда появившихся людей. Двое уже звонят по своим телефонам. А я словно на каком-то ещё уровне сознания узнаю о том, что через пятнадцать минут ко мне подъедут первые гости – у меня сегодня День Рожденья, – один из них подойдёт к толпе, собравшейся на углу напротив моего дома, и к вечеру всем уже будет известно, что случилось. А ведь я собиралась всего-навсего купить к своему праздничному столу свежий хлеб – и на вот тебе!

И всё-таки я уже умерла или ещё нет? Впрочем, если это на самом деле смерть, то следует как можно скорее «уходить», не заморачиваться всем, что остаётся здесь, иначе можно надолго застрять в зависшем состоянии. Я привычно освобождаю себя от мыслей, как при входе в медитацию. Картинка катастрофы размывается перед моим взором. Гул улицы становится глуше и переходит в какой-то совершенно другой шум. Не пойму, приятный он или нет, только отчётливо осознаю его объёмность и ясно чувствую окружающую меня глубину, в невероятную бездонность которой то ли взлетаю, то ли проваливаюсь.

...

Неужели это происходит?

Так вот как выглядит необыкновенная свобода, о которой рассказывают пережившие клиническую смерть. Оказывается, чувство тела связано, прежде всего, с его тяжестью, - я так привыкла к ней, что не замечала вовсе. Сейчас абсолютная лёгкость - тела нет, в наличии только ощущение себя в странной пустоте.

Не понимаю, лечу ли я вниз или вверх, и лечу ли вообще. Мне кажется, теперешнее состояние скорее напоминает плаванье, чем полёт…

Мне чудится, или до меня и вправду доносится запах моря и еле слышный шелест воды у песчаного берега? Да, действительно, я обнаруживаю себя стоящей на берегу моря у самой кромки воды.

Ясный солнечный день. Тепло, но не жарко. Еле ощутимый ветерок ласкает тело. Пробую воду кончиками пальцев ног. Она тёплая, почти как окружающий воздух, но я угадываю её приятную прохладу на глубине, вдали от берега. Медленно вхожу в воду и вот уже плыву, наслаждаясь собственной лёгкостью. Вода почти абсолютно прозрачная. Кое-где на песчаном дне отчётливо видны камни и раковины. Опускаю голову и попадаю в объятья гулкой тишины подводного мира. Впереди начинается гряда зарослей кораллов. Справа из-за ближайшего коралла вынырнуло подвижное сверкающее облачко каких-то серебристых мальков, зыбко зависло на расстоянии вытянутой руки, вдруг испуганное моим движением рассыпалось, тут же собралось вновь и дёрнулось куда-то вниз и назад за меня. А я уже рассматриваю жёлтую рыбку-попугая, грызущую кораллы и не обращающую на меня никакого внимания. Вот подо мной проплыла длинная и изящная сероватая рыба-флейта, а впереди справа среди причудливых коралловых ветвей чутко покачивают своими ажурными гофрированными плавниками фантастические Крылатки…

Как-то мне снился сон. Я медленно шла по морскому дну и рассматривала проплывающих мимо меня рыб самых причудливых форм и окраски. От моего движения шевелились стебли водорослей, поднимающихся со дна и уходящих куда-то наверх. Я шла по песчаной дорожке, извивающейся среди подводных растений, и удивлялась тому, что на дне оказалось неожиданно светло, и что я вообще могу так свободно разгуливать под водой. Проснувшись, я так изумилась необычности этого сна, что надолго запомнила его. А когда через много лет оказалась в Египте и плавала в маске среди коралловых рифов, поражаясь разноцветию рыб Красного моря, я вдруг отчётливо вспомнила то сновидение. Сейчас, любуясь такими разными по форме и окраске стайками рыб-Бабочек и рыбок-Ангелов, я как будто бы одновременно снова переживаю и своё плаванье в Красном море, и собственное сновидение, и добавляю к ним вот это переживание, которое происходит прямо сейчас.

Слева подо мной в коралловых зарослях замер кроваво-алый Бычий глаз. Эту рыбку я видела только на фотографии своего приятеля, который занимался дайвингом на Красном море. А вон на дне лежит чёрный игольчатый шар морского ежа, ими была просто усыпана подводная стена причала в Хургаде…

Но вот заросли кораллов с населяющими их оранжево-синими, жёлто-чёрными и ещё какими-то фантастически окрашенными морскими жителями остались позади. Подо мной снова ровное песчаное дно с редкими камнями и раковинами. По дну боком пробегает малюсенький крабик. Вижу заросли тины и замерших в них полупрозрачных креветок...

Поднимаю голову из воды. Вокруг брызги, которые я же сама и создала своим барахтаньем. Шум пляжа. Крики детей. Рядом папа. Он поднимает меня над водой и бросает от себя в глубину – учит плавать. Мне страшно и весело. Я визжу. В рот попадает вода, и настроение тут же меняется. Да что же он, в самом деле!? – Неужели не понимает, как мне страшно?! Бью по воде руками и ногами, разворачиваясь к берегу. Борюсь изо всех сил. Наконец понимаю, что уже мелко, и я могу встать. Поднимаюсь на ноги. Меня всю просто трясёт от только что пережитого. Пытаюсь отдышаться. Хочется разреветься, я ужасно злая, но все вокруг смеются – оказывается, только что я сама без посторонней помощи проплыла довольно приличное расстояние. Сердитая иду к берегу, сердце колотится, но плакать уже не хочется.

Поднимаю взгляд от воды и вижу, что на самом деле я зашла по пояс в озеро. Сейчас тёплый вечер, сменивший знойный летний день. Моих ног касается тина, и меня охватывает мимолётное чувство какого-то сладкого ужаса: а вдруг там, в этой тине кто-то есть и вот прямо сейчас как цапнет за ногу. Ой-ой-ой! Как же жутко и как приятно от этой жути. На берегу мой ухажёр. Сейчас институтская сессия. Я весь день готовилась к очередному экзамену, а вечером он соблазнил меня поездкой на озеро. Вода невероятно тёплая, а воздух такой приятно прохладный, на меня смотрит обожающий взгляд мужских глаз. Этот взгляд, прикосновение тины, какие-то неосознанные желания заставляют меня громко вслух охнуть-выдохнуть, – я разворачиваюсь, бросаю себя в воду и плыву вглубь озера...

Делаю гребок правой ладонью и чувствую, как моё обручальное колечко скользит по пальцу, сползая с него. Каким-то невероятным движением я выбрасываю руку вслед и кончиком того же безымянного пальца ударяюсь о кольцо, отправляя его от себя в неотвратимую глубину. Я плаваю в Тихом океане. Наш театр на гастролях во Владивостоке. У меня сегодня выдался редкий свободный день, и меня пригласили в Находку. На обратном пути мы сделали остановку, чтобы искупаться в океане.

Ныряю. Здесь не так уж и глубоко, руки касаются песчаного дна, я пытаюсь провести по дну рукой, но вода выталкивает меня на поверхность. Ныряю второй и третий раз. Понимаю, что наверняка уже уклонилась в сторону от того места, где потеряла кольцо. Отчаявшись его найти, выхожу на берег. Я очень расстроена, но пытаюсь скрыть это: ведь люди, организовавшие поездку, так старались угодить мне и сделать её незабываемой, а это происшествие перечёркивало все их усилия. Хорошо хоть, что мы уже на обратном пути, за день все выдохлись, и моё расстройство незаметно. У гостиницы, сославшись на усталость, прощаюсь, благодарю за поездку и иду в свой номер. И только здесь даю волю переживаниям. У меня была возможность там же, во Владивостоке, купить точно такое же кольцо. На следующий же день к вечеру похожее кольцо снова было на моём пальце. Но судьбу не обманешь. Когда через много лет разводясь со своим мужем, я раздумывала о том, почему не сложился мой брак, и о многочисленных знаках, которые свидетельствовали о его конечности, о своём утопленном обручальном кольце я вспоминала в первую очередь. Я как будто вновь пережила своё знакомство с будущим мужем и все перипетии совместной жизни. Всплеск обид, в конце концов, прошёл, страсти улеглись. Через какое-то время после расставания мысли о собственном замужестве вызывали во мне лишь чувство отчасти даже приятного утомления…

Пожалуй, я слишком далеко заплыла – пора возвращаться на берег. Выхожу из воды, чувствуя приятную усталость.

Небольшая полоска песчаного пляжа, за ней начинаются заросли. Я иду по лесной дорожке. Рядом папа, я ухватилась за его палец, с другой стороны от него мама ведёт Танюшу. Я громко зову: «Катя! Миша!» Мне, наверное, четвёртый год. Мы живём в Калининграде. Родители давно ругали нас с Танечкой за то, что мы разбрасываем свои игрушки, а сегодня вечером оказалось, что куклы Кати и плюшевого коричневого мишки в ящике с игрушками нет. Оказывается, они ушли от нас жить в лес. И вот мы всем семейством идём по лесной дорожке и ищем их, но игрушки не отзываются. Возвращаемся домой с надеждой, что они вернулись сами. С порога я бросаюсь к коробке, стоящей в углу комнаты, и уже готова разрыдаться, не видя их в ней, но оказывается, и Катя, и медвежонок вошли вслед за нами. Слышу, как папа разговаривает с ними в коридоре, обещает, что «девочки всегда будут ухаживать за ними и класть на место после игры». Они согласились вернуться.

Но сейчас мы всё ещё идём по темнеющему лесу. Задираю голову наверх и вижу, как шевелятся в вышине верхушки деревьев. Крепче хватаюсь за палец папиной руки и чувствую свою полную защищённость перед громадностью и таинственностью мира. Смотрю на качающиеся кроны высоченных сосен, на темнеющее над ними небо. Слышу звук ветра в кронах деревьев, который трансформируется в неясный гул, сквозь который сперва лишь угадываю, а потом совершенно отчётливо слышу чей-то плач.

Передо мной салон легковой машины. Через мгновенье уже узнаю и пассажиров, и знаю все обстоятельства. За рулём Анатолий – муж моей сестры Танечки. Несколько часов тому назад они узнали о моей смерти и сейчас находятся на пути в аэропорт, в надежде вылететь в Москву ближайшим самолётом. Я совершенно отчетливо вижу всё, что происходит в машине, как бы находясь внутри салона сверху напротив них. Толя молчит, потом что-то говорит Танюше, но она только совсем уж горько расплакалась. Он останавливает машину и молча обнимает её.

Однако мне самой делается нехорошо. Как будто её переживания заполняют часть меня самой, и я сама погружаюсь в надрывную трагическую безысходность. Сколько же раз я слышала, что умершие пытаются сообщить своим близким, как тяжки для них их переживания, как усиливают они путы материального мира, сдерживающие послесмертный полёт.

Пытаюсь сделать над собой некое новое для самой себя усилие, чтобы не «глядеть» в земной мир. Каким-то образом я знаю, что весть о моей смерти в эти вечерние земные часы ветвится, словно крона фантастического дерева, достигая близких, друзей и даже тех, которые давно затерялись и забылись в жизненной суете. Я знаю, что мне ещё предстоит вспомнить их всех, но сейчас я отодвигаю от себя эту махину воспоминаний. Я как бы закрываю глаза, как бы отворачиваюсь, пытаясь высвободиться из происходящего, и действительно, картинка передо мною размывается, а я снова наполняюсь блаженной свободой.

...

Боже мой, как же интересно! Судя по всему, вот уже несколько часов как я умерла. Но я знаю об этом, я думаю об этом – значит, я очень даже живу! Где же я теперь? Что же я теперь?

За эти несколько земных часов я перепрожила огромный кусок минувшей жизни. Полагаю, что это только начало предстоящего грандиозного переживания. Я буквально чувствую, как вся моя прошедшая жизнь словно рвётся в меня со всех сторон, как она переполняет меня. И хотя сейчас я отодвигаю её от себя, но в то же самое время нахожусь в предвкушении неизбежной встречи со всеми её нюансами: и горькими, и сладкими.

Осознаю, что погружена в некое невероятное безмолвие, исполненное звуками. Нет внятных, но в окружающем пространстве одновременно угадываются и шелест ветра, и раскаты грома, и журчанье ручья, и крики птиц, и звуки музыки, и гул городской улицы, и рёв взлетающей ракеты. Меня окружают шуршание, шорохи, напевы, обрывки разговоров, и, как это не покажется странным, – безмятежная тишина и полное безмолвие. Все эти звуки неразрывно связаны с бесчисленными картинами мира, вернее не картинами, а вполне объёмными панорамами, наполненными запахами, вкусами, телесными ощущениями и эмоциями.

Перед моим взором нет ничего конкретного: нет никаких форм, нет никакого определённого цвета, тем более, нет никакой черноты. Правда, я уверена, что если попытаюсь вспомнить её бездонную бархатность, то она тут же окутает меня со всех сторон. Я не хочу ничего навязывать самой себе, я пытаюсь быть открытой своему новому состоянию, но боюсь, что мой собственный разум непременно склонит меня в какую-то очень точную конкретику, а мне так хочется удержаться чуть дольше в этом состоянии безграничного выбора. В это самое мгновенье я вдруг отчётливо ощущаю рядом с собой чьё-то присутствие.

— Это ты? – то ли мыслю, то ли произношу я каким-то непостижимым способом, и в ответ как вдох принимаю в себя:

— Да.

— Почему меня не встречает Свет и те, кто умерли раньше? Где же они?

— Зачем? Ты сама знаешь всё, что необходимо. Ты неплохо подготовлена к теперешним «университетам», у тебя достаточно сил, чтобы освоить их поскорее и идти дальше. Не жди поддержки для себя, постарайся помочь сама, – там мужчина, который тебя сбил.

— Что же я могу сделать?

Мой вопрос повис без ответа. Впрочем, я и так услышала много, гораздо больше, чем при жизни.

...

Впервые я услышала Голос много лет назад. Я тогда только-только рассталась с мужем и привыкала жить одна в своей однокомнатной, но большущей квартире, расположенной в центральном районе Москвы. До этого мы несколько лет почти постоянно обитали на даче, в загородном доме, и вначале я никак не могла привыкнуть к постоянному гулу шумного городского проспекта за окнами. Поэтому иногда посреди ночи переходила на диванчик в холле, закрывала двери в комнату и кухню и только здесь, в тишине, могла по-настоящему выспаться и отдохнуть. Как-то утром, когда я уже проснулась в своём холле, но ещё не открыла глаза, рядом со мной в полной тишине раздалось тихим, мягким, почти детским голосом: «Можно»? Тело пронзила молния испуга, оно вмиг покрылось испариной. Из меня тут же вылетело: «Нет! Нет! Не сейчас!» Я зажмурилась с закрытыми глазами и тут же распахнула их. Рядом никого не было. Попыталась взять себя в руки. Поднялась, обошла всю квартиру, – никого! Да я и знала, что я одна, что в квартире никого быть не может. Сердце ещё сильно билось, я присела на стул и попробовала успокоиться. Боже мой, что это со мной? Я могла бы поклясться, что слышала голос наяву. Настоящая галлюцинация! А вечером в гримёрной, когда подтрунивая над собой, я уже со смехом вспоминала это утреннее происшествие, одна из наших актрис вдруг переспросила:

— Что-что ты услышала? – я повторила.

Она полезла в свою сумку и достала самиздатовскую газету. Её брат увлекался загадочными аномальными явлениями, и она иногда делилась с нами странными сведениями. Дело происходило в последние годы Советского Союза, и официальной информации о подобных происшествиях практически не было. В одной из статей, посвящённой НЛО и контактёрам, был абзац, где чёрным по белому было написано, что контакты начинаются обычно с предупреждения: «Не бойся», или вопроса: «Можно?», негромко произносимым мягким, чаще женским или даже детским голосом.

Время от времени я вспоминала тот случай и всё пыталась понять, что кроется за ним на самом деле, ведь я всегда знала: то, что произошло со мной, не было сном, как не было и галлюцинацией наяву. После некоторых размышлений версию о контактах и инопланетном разуме я отмела. Для меня всегда было очевидно, что объяснения для подобных явлений следует искать не снаружи, а внутри самого себя. Иногда я жалела, что не отозвалась на голос, но всегда была странно уверена, что когда-нибудь услышу его опять.

И впрямь. Прошло много лет. Шел второй год, как я ушла из театра и теперь большую часть времени жила в Петербурге, занимаясь своей первой книжкой про сновидения. И вот я сижу на лоджии своей съёмной квартиры, расположенной на 15-ом этаже нового дома. На редкость жаркий для Питера июльский день в самом разгаре. Стеклопакеты раздвинуты - до меня доносится монотонный гул города. Расслабившись, я прислоняюсь спиной к тёплой стене дома. Передняя стенка лоджии перекрывает панораму города, и передо мной только бескрайнее, бездонное небо. Прикрываю глаза.

— Можно? – раздаётся рядом тихим, мягким, почти детским голосом.

Он был совершенно естественен в моём состоянии приятного расслабления без мыслей. Не двигаясь, я медленно открываю глаза, – передо мной по-прежнему спокойная голубизна неба. Тихо, но впрочем, вполне в голос, спрашиваю:

— Ты кто?

Медленно плавно оглядываюсь кругом, – никого.

— Ты где?

— Просто знай, что я есть. Сейчас я рядом, но когда-нибудь мы станем одним, – отчётливо звучит во мне. И всё. Вокруг снова тишина.

И вот я умерла и снова слышу тот же голос. Он по-прежнему рядом. Значит, я должна буду измениться ещё как-то, – во мне возникает предчувствие необыкновенного приключения…

ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

ГЛАВА 2

Ни о чём больше не спрашиваю. Знаю, речь идёт о молодом мужчине, который меня сбил. Он никак не может придти в себя.

Каким-то чудом я снова оказываюсь в обстоятельствах собственной смерти.

Сбившая меня машина через несколько метров на полной скорости врезалась в столб. Во время удара парень разворачивал голову назад в мою сторону. Он погиб на месте через мгновенье после меня.

Я всматриваюсь в его безмятежное лицо за секунду до столкновения. Потом передо мной оно же уже после аварии – всё залито кровью. Переднее стекло разлетелось вдребезги, нашпиговав его своими кусочками. Не очень это красивое зрелище – смерть.

Ну и где же он сейчас?

Словно бы в ответ на свой вопрос обнаруживаю себя на просторной лестничной площадке жилого дома. С одной стороны на неё выходят двери двух квартир, а с другой, напротив третьей квартиры, находятся двери лифта. Посередине пролёты широкой лестницы, на разворотах которой площадки с окнами во двор. Подъезд ухоженный, окна сияют чистотой. Внизу наверняка консьерж. Через окно снизу виден столь же хорошо ухоженный внутренний двор. Судя по просторности, по широким подоконникам окон и по высоте потолков дом элитный, если не новый, то недавно отреставрирован и видимо находится где-нибудь в центре города, если это конечно Москва.

Но почему я здесь и где же молодой человек? Во всяком случае, прямо тут пусто.

Некоторое время осматриваюсь в недоумении, потом пытаюсь снова вернуть себя в момент аварии, когда мельком видела лицо человека за рулём. Однако передо мной возникает не его лицо, а проезжая дорога перед передним окном автомобиля. Я же словно нахожусь за рулём. Справа чуть впереди троллейбус, который уже практически остановился. Давлю на газ, чтобы успеть миновать его, пока не начнут выходить пассажиры. И тут всё замелькало: из-за троллейбуса какая-то тень, удар, нога давит на тормоз, руль налево, скрежет, машину разворачивает, удар… ощущение собственного тела, которое странно выворачивается внутри самого себя. Вижу стайку воробьев, вспорхнувшую с кроны дерева. Некоторое время они кружат над ним, а потом снова опускаются на только что покинутые ветви. Одна птичка садится совсем рядом со мной. Я способна рассмотреть отдельные пёрышки и даже чешуйчатую лапку, обхватившую веточку. Перевожу взгляд вниз и вижу машину, воткнувшуюся в столб. Чуть заметный пар из-под капота…

Догадываюсь, что внедрилась в переживания парня за рулём, при этом я не перестаю быть самой собой.

Внизу люди шарахнулись в стороны от машины словно эти самые воробьи, вспорхнувшие с дерева. Сейчас они начинают подходить ближе и заглядывать внутрь. Неподалёку разрастается ещё одна толпа перед троллейбусом, которая вскоре занимает уже всю проезжую часть.

В этот самый момент я совершенно отчётливо начинаю чувствовать, как меня (молодого человека) словно куда-то засасывает, вырывая из окружающей обстановки. Картинка перед глазами и звуки улицы начинают размываться. Однако парень явно сопротивляется: какое-то усилие, и он совершает рывок в сторону толпы у троллейбуса. Снова всё проясняется. Теперь он (а вместе с ним и я) оказывается над толпой около сбитой женщины.

Для себя отмечаю, что его больше интересует сбитый человек, а не собственное состояние и неожиданно проникаюсь к нему расположением. Я очень хорошо ощущаю его состояние: парень действует не раздумывая, а значит самым естественным для себя образом.

Кто-то говорит:

— Не трогайте! Вдруг ещё живая.

— Насмерть, – озвучивает свои мысли женщина в синем костюме.

На переднем капоте подъехавшей машины отсюда, сверху, видны большие буквы ДПС. Подъехала скорая, потом ещё сразу две. Появилась ещё какая-то служебная машина.

И вновь картинка размывается: меня, вернее парня, снова куда-то тянет. Но он опять вырывается, устремляясь теперь к своей машине. Слышны то ли мысли, то ли речь врача, который осматривает его тело, всё ещё находящееся внутри покалеченной машины:

— Мгновенная смерть. По-видимому, перелом основания черепа.

Наконец улавливаю мысль, которая, в конце концов, оформилась у хозяина тела: «Господи! Делайте же что-нибудь! Я здесь! Я здесь!!!»

Потом он висит над всем происходящим в совершенном ступоре.

Его тело засовывают в громадный полиэтиленовый мешок.

Я (он) еду рядом с шофером, – везу собственное (его) тело. В молодом человеке время от времени звучит всё та же мысль: «Ну почему же никто не торопится?» Почему он не может признаться самому себе, что умер, ведь всё так очевидно? Несколько раз меня (его) что-то пытается вырвать из окружающей обстановки, но он сопротивляется: «Нет! Ни за что!».

По-видимому, прошло какое-то время. Теперь он не может оторваться от вида своих вещей, которые лежат на столе перед мужчиной в форме. В руках мужчины его мобильный, на столе раскрытые документы. Мужчина изучает сохранённые в телефоне контакты и, наконец, набирает номер. С той стороны трубку берут почти сразу же:

— Да, Олежка, что?

— Простите, вы Сергей?

— Ну да. Кто говорит?

— Вы знакомы с Олегом Петровым?

Значит, моего парня зовут Олегом, отмечаю я про себя.

— Ну да, конечно. А что случилось?

Мужчина представляется и потом:

— Вы ему кто?

— Друг.

Наконец, мужчина сообщает:

— Произошло несчастье. Вы не могли бы подъехать сейчас по адресу…

И теперь мой Олежка мечется между полиэтиленовым пакетом с собственным телом, кабинетом человека, у которого его документы, и Сергеем, назвавшимся его другом, который сейчас в собственной машине направляется по полученному адресу.

На какое-то время я оставляю своего Олега и обращаюсь к другу Сергею, стремясь понять, что они за люди. Среди шума мыслей Сергея улавливаю: он догадывается, что происшествие связано с автомобильной аварией, и уже предчувствует, что кто-то погиб. По его мыслям я могу понять, что с Олегом в машине могла быть девушка или жена того – Манечка.

Потом промелькнуло, поразившее моего Олега своей деловитостью, опознание его тела, после которого Сергей, который, как выяснилось, ещё и партнёр Олега по бизнесу отдаёт распоряжение по трубке какой-то Алле: «Аллочка! Бросай все свои дела. Олежка погиб! Я только что тело опознал… Я к Машке, а ты давай к его родителям в Немчиновку. … Нет, по телефону не надо! … Да! Раздобудь с собой какого-нибудь врача».

Сергей снова в своей машине, но трогаться с места не торопится. По-моему только теперь он начинает по-настоящему осознавать произошедшую трагедию. В его руках появляется мобильный. Нажимает на клавишу. Очевидно, “быстрый набор” – значит, звонит кому-то близкому. В трубке раздаётся:

— Серёженька! Ну что там? С машиной что-то?

— Котик, ты только не расстраивайся, – тебе нельзя. Олежка в аварию попал.

— Как он?

— Вообще-то, плохо, – не решился сказать правду. – Я сейчас к Мане еду. Вечером всё расскажу.

— Он живой?

— Нет, – пауза. – Котик, пожалуйста, не расстраивайся. Тебе нельзя. Вечером приеду, – всё расскажу.

«Котик» ахнула в трубку, потом вдогонку:

— Ничего-ничего. За меня не волнуйся. Не бойся, я в порядке.

...

И вот Серёга на той самой лестничной площадке, у дверей квартиры, которая находится напротив лифта. Дверь распахивается. В её проёме молоденькая очень миловидная девушка в лёгком халатике-сарафанчике. Светлые длинные волосы подхвачены сзади заколкой.

— Серёжа?! Что-то случилось? – не дожидаясь ответа, она разворачивается к нему спиной и идёт назад в квартиру.

Там, в левом углу просторной квартиры-студии, переделанной то ли из трёх-, то ли из двухкомнатной, видна кухня. На газовой конфорке закипает джезва с кофе. Справа от входной двери за небольшим выступом прихожая, а в глубине за раздвинутой стеной большущая кровать, там явно спальня.

— Кофе будешь?

Он что-то говорит. Она удивлённо разворачивается. Улыбка сползает с её лица. Довольно долго они стоят молча напротив друг друга. Он подходит к ней. Она утыкается ему в плечо. Кофе убежало, – загасило конфорку. Он начинает поглаживать её по спине. Целует прямо в волосы на голове.

Вдруг начинают происходить вещи совершенно неожиданные и для меня, и для Олега, ведь на самом-то деле, я уже поняла, что наблюдаю происходящее, которое уже в прошлом, как бы через него.

Она поднимает голову. Её лицо очень близко ко мне. (Видимо теперь я смотрю на неё глазами этого самого Серёги). Она не плачет, просто глаза стали огромными и как бы потемнели. Моя рука (рука Серёги) проводит по изгибу её спины. Губы приближаются к её лицу и я (он) целую её сперва в краешек губ, потом уже в губы, а она (!) явно отвечает, причём, очень даже страстно. Желание уже совершенно отчётливо в обоих. Я (он) подхватывает её на руки и несёт в глубину квартиры на кровать.

Боже мой! Что же это?! Я-я совершенно растерялась. А как же Олег?! Ведь всё это происходит в первую очередь не перед моим, а перед его взором. Не в силах наблюдать, он разворачивается и выскакивает из квартиры. А я возвращаюсь к тому моменту во времени, когда впервые в недоумении оглядывала пустую лестничную площадку. На ней и сейчас пусто, но теперь я знаю, что на второй ступеньке лестничного марша идущего наверх, обхватив руками голову, сидит Олег. Каким образом я вообще что-то знаю, ощущаю и чувствую – загадка для меня самой. Впрочем, своё недоумение я оставляю на потом, а сейчас, тоже невидимая, присаживаюсь на ступеньку рядом с невидимым мужчиной.

Похоже, он совсем не ощущает моего присутствия. Сидит, вцепившись в состояние тупой опустошенности и полнейшей безысходности. Уже в который раз возникает ощущение некого присутствия, которое пытается вытащить его отсюда, при этом Оно, по-видимому, не может (или не хочет) навязывать свою волю, – Оно как бы склоняет, но не настаивает. Мне же совершенно искренне захотелось помочь молодому человеку, который за считанные минуты стал для меня почти родным.

— Привет, – посылаю я в Олега.

По-прежнему ничего не вижу, но слышу в ответ отчётливое:

— Ты где?! Ты кто?!

— Рядом. Я тебя тоже не вижу. И себя не вижу, – добавляю я на всякий случай. – Я та женщина, которую ты сбил.

Возникает долгая пауза.

Что бы такое ещё ему сказать?

— Ты живая или нет?

— Умерла чуть раньше тебя.

Неожиданно он начинает злиться:

— Ну и какого чёрта тебя, курица, понесло под машину?

Да, не очень-то вежливо. Если ещё учесть, что он сам грубо нарушил правила движения. От такой наглости я просто опешила.

— Дура! Кошёлка безмозглая!

Ну и ситуация. Чума! Сижу тут на чужой лестнице после собственной смерти с собственным, можно сказать, убийцей, и выслушиваю его ругань. Да, у того, кто устроил мир таким образом, с юмором всё в порядке.

Собственные мысли меня успокоили и как бы примирили с молодым человеком. Когда он замолк, я его мирно спрашиваю:

— Как ты?

Он даже растерялся. Потом, по-видимому, не умея выйти сразу из своего агрессивного состояния, с тем же напором начал жаловаться:

— Серёга – гад! А эта… – последовала тирада, сдобно заправленная нецензурными выражениями, так не вяжущимися с моим первым впечатлением об интеллигентности молодого человека.

Я молчу, ну а его, естественно, несёт. Потом он принимается рассказывать то, о чём отчасти я знаю уже и сама. Не перебиваю и терпеливо слушаю, – парню надо выговориться.

В общем, мы находимся у дверей его собственной квартиры. Там за дверью его молодая жена – они поженились всего два месяца назад – с его другом и партнёром по бизнесу, Серёгой. Между прочим, Машка (Манечка) родственница Серёгиной жены. Год назад тот как бы пожаловался Олегу: «Приехала родственница жены поступать в институт. Богиня! Хоть с женой разводись!» Олег увидел Маню несколько месяцев спустя и вмиг потерял голову. Совратил уже к Новому году и еле-еле дождался её восемнадцатилетия, чтобы сыграть пышную свадьбу. Всего месяц назад вернулись из свадебного путешествия по Европе. И вдруг такое!

— Ну, Серёга и козёл!

Как же его успокоить? Чем утешить? Мне-то самой уже за шестьдесят. Хотя, к слову сказать, я совсем не ощущаю своего возраста и выгляжу, вернее, выглядела перед смертью, очень даже ничего: профессия – актриса, вовремя сделанная пластическая операция, отсутствие детей и, по-видимому, соответствующая наследственность – гены…

— Послушай, наплюй. Пошли отсюда, – зову я его с собой, совершенно не представляя куда, зачем и как нам вообще отсюда выбираться. Я знаю только, что мы уже умерли, но изменились при этом весьма относительно. С грузом забот и с жизненным опытом, сложившимся к моменту смертного дня, мы внезапно оказались в обстоятельствах совершенно иного существования, о котором не знаем ровным счётом ничегошеньки.

— Как тебя зовут? – спрашивает он меня.

Наконец-то он оторвался от своих собственных переживаний.

— Людмила.

— Меня – Олег.

Потом зачем-то добавляет:

— В семье звали Олежка. Она тоже звала меня Олежка, – по-моему, он готов расплакаться.

Конечно, мне захотелось обнять и пожалеть его, словно маленького, но как это сделать, если передо мной лишь картинка пустой лестничной клетки? И всё же я попробовала как бы окутать его собой и представила, что согреваю и размягчаю нечто холодное и жёсткое, а через какое-то время поняла, что он действительно понемногу расслабляется.

Терпеливо жду, и в то же время словно смотрю кино, находясь внутри происходящего действия невидимо для его участников.

Внешне Манечка, конечно, ангел, но посреди выпускных школьных экзаменов (чуть больше года назад) пришлось сделать аборт. Мать в последний момент уговаривала оставить ребёнка: «Как-нибудь вырастим». Но Маша ни в какую. У неё такие планы! Уже списались с сестрой отца, живущей в Москве, которая согласилась не только принять Машу на время поступления, но и оставить у себя на годы учёбы. Самого отца Маша практически не знала. Он прожил с матерью несколько месяцев, потом ушёл в армию, а после так и не вернулся ни к матери, ни в свой родной город, словно вычеркнув из своей жизни эпизод с рождением ребёнка. Впрочем, до свадьбы у них с матерью дело не дошло. Машина мать так никогда замужем и не была. Отсутствие отца пытались как-то компенсировать его же родственники: родители и младшая сестра, которая всего-то на шесть лет старше Маши, но в детстве и год кажется вечностью. Как раз шесть лет тому назад сестра отца точно так же собиралась ехать в Москву поступать в институт, а сейчас, удачно выйдя замуж, считалась уже настоящей москвичкой. В их семье всегда жалели Машу с матерью, помогали деньгами, а вот теперь Маша даже могла позволить себе поехать учиться в столицу. Да и беременность у Маши произошла, по правде говоря, неясно от кого: были близкие отношения с двумя мальчишками почти одновременно.

Вот Маша в московской квартире сестры отца. Хозяева на работе, а Маша «исследует» квартиру. Без зазрения совести открывает шкафы, рассматривает содержимое полок, впрочем, кладёт всё на свои места, стараясь не оставить после себя никаких следов. Но в спальне не удерживается и кидается навзничь на хозяйскую двуспальную кровать. Раскидывает руки и представляет себя в объятьях мужа хозяйки, – она ведь уже не раз ловила на себе его похотливые взгляды.

А вот в этой же спальне хозяин торопливо натягивает презерватив. Она обнажённая лежит на этой же постели… Боже мой! Так ведь это происходит чуть ли не накануне их с Олегом свадьбы! В соседней комнате, которую с прошлого лета занимает Маша, висит на вешалке её свадебное платье, и стоит коробка с новыми, час тому назад купленными беленькими туфельками. Сегодня Сергей вызвался помочь Маше сделать последние покупки перед свадьбой, потому что жена вот уже несколько дней до позднего вечера на работе: перед предстоящим декретным отпуском передаёт сотрудникам дела, которых как всегда гора, а тут ещё свалились и все свадебные хлопоты, и предстоящий переезд Маши к будущему мужу.

Впрочем, подобное происходит между этими персонажами уже не впервые…

В этот момент я осознаю, что не одна я лиц

езрю происходящее: мой новый знакомый совершенно остолбенел от получаемой информации, очевидно, той же самой. Правда, сейчас он видит всё через меня, как бы со стороны. Сведения окрашены восприятием постороннего человека и должны казаться не такими болезненными.

Ну и положеньице! Что же делать? Ну ладно, было бы это при жизни, – я бы на месте Олега пошла бы морду бить и Серёге, и этой Маше. Потом бы напилась. Правда, на своём месте, увидев гораздо меньшее, я пошла на себя руки накладывать, – было в моей жизни и такое. Но сейчас мы-то с Олежкой мёртвые. Конечно, хороши мёртвые: меня саму колотит, а уж про него и говорить нечего.

А ведь возможно, что и меня ожидает что-то похожее. Как самой-то быть? Но именно потому, что всё происходящее не обо мне, я понимаю, что единственный и наилучший выход – каким-то образом суметь всё принять. Я даже знаю способ, как это сделать. Правда, сейчас это важно понять не столько мне, сколько Олегу. Я проникаюсь к нему невероятным сочувствием. У меня вообще такое чувство, что мы знакомы с ним всю жизнь, что он мне как близкий родственник.

Между тем мы всё ещё находимся на лестничной площадке перед дверью в его квартиру.

В это время раздвигается дверца лифта, и к злосчастной квартире идёт очень даже беременная молодая женщина. Думаю, ей вот-вот рожать.

Олег рядом выдыхает: «Светка!», и предупреждая мой вопрос: «Серёгина жена».

Во мне в долю секунды реставрируется вся ситуация. Получив звонок, Светлана решила, что ничего страшного не произойдёт, если она вслед за мужем приедет к Манечке. «Её, наверное, надо забрать сейчас к себе, – девушке будет легче пережить это горе у нас, а не там, где всё будет напоминать о погибшем молодом муже».

Я буквально ощутила, как Олег рванулся к Светлане с неслышным ей криком: «Не заходи туда»!

К несчастью, дверь в квартиру не только не заперта, она даже чуть приоткрыта. Светлана входит внутрь квартиры и, разумеется, с порога видит происходящее на кровати. Не веря самой себе, по инерции она делает ещё несколько шагов вперёд навстречу собственной катастрофе.

Мы с Олегом по-прежнему на лестничной площадке. Мне совсем не хочется смотреть в квартиру. Ему, по-видимому, тоже.

Слышим истошный вопль: «Нет!!!» Потом бесконечная тишина. Дверь распахивается.

Да! Такого ни одна актриса не сыграет: у Светланы совершенно перевёрнутое лицо. Не обращая внимания на лифт, она бросается по лестнице вниз. На площадку выскакивает голый Сергей, пытающийся на бегу обернуть себя сорванной с постели простынёй. Сквозь перила видно, как на площадке, разворачиваясь к следующему лестничному маршу, Светлана поднимает взгляд на Сергея, её нога скользит мимо ступеньки вниз, и (отчего-то опять как в замедленной киноленте) я вижу, как её руки и всё тело, повинуясь какому-то изначальному инстинкту, обхватывают живот, превращая её в единый шар. Прокатившись на спине по нескольким ступеням, она замирает где-то посередине лестницы. Видно, как инстинктивный испуг за ребёнка вмиг вытесняет все остальные её чувства. Сергей уже рядом, – он напуган не меньше жены.

— Светочка! Я сейчас! Подожди минутку! – кричит он ей, уже вбегая назад в квартиру для того, чтобы одеться.

...

Мы с Олегом по-прежнему находимся тут же. Чувствую, эта ситуация наконец-то выбила его из собственного ступора.

— Пойдём отсюда, – говорю ему я.

— Куда?

— Ты летать любишь?

— Что?

— Я говорю, летать умеешь?

— Не знаю, не пробовал, – пытается пошутить он.

А я про себя думаю: «Молодец парень! Конечно, раскис немного. А кто бы не раскис?!»

В этот момент окружающая обстановка начинает меняться. Вероятно, это как-то связано с внутренним состоянием меня и моего визави. Передо мной начинает постепенно проявляться фигура молодого человека. На нём мятый, но дорогой костюм. Вообще, на вид он довольно-таки ухоженный. По-моему, даже с маникюром на руках. Мой взгляд скользит по нему и задевает край собственной одежды. На мне длинное белое платье-сарафан, в которое я нарядилась перед приходом гостей. Вспоминаю, что, вообще-то, сегодня мой День рожденья. Смотрю на свои руки. Вот только вчера вечером сделала маникюр – френч. Олег глядит на меня, он совершенно заворожён происходящим «проявлением». Я беру его за руку, и мы начинаем подниматься по лестнице наверх. На верхней лестничной площадке перед нами дверь на чердак. На двери висит накладной замок.

— Пошли, – я тяну его к двери.

Он протягивает вполне материальную на вид руку к дверному полотну и упирается в него ладонью. Я тоже провожу рукой по окрашенной серой металлической поверхности двери. Она чуть прохладна и не очень-то гладка на ощупь. Какое счастье, что в моей жизни был опыт осознанных сновидений. Ведь если бы его не было, эта дверь показалась бы мне непреодолимой преградой. А теперь я уверенно говорю Олегу:

— Идём сквозь.

Его рука в моей, я делаю шаг вперёд в невидимую глубину за дверью, и он вынужден следовать за мной. Мы на чердаке. Поднимаемся по небольшой металлической лестнице и таким же образом выходим через закрытый люк на крышу дома. Подходим к краю крыши. Я оборачиваюсь к Олегу:

— Не бойся! Мы уже умерли и теперь можем всё. Не думай, – просто лети за мной! – я устремляюсь ввысь в голубизну неба. Задним зрением угадываю в своём попутчике нерешительность.

— Ну же! Вперёд! – подхлёстываю я его. И он – какой же молодец! – бросается вслед за мной.

Как же отличается это переживание от всех прижизненных! Те включались чем-то вне и были ограничены телом, а теперешнее происходит изнутри и освящает собой весь окружающий мир.

Но вот переживание затухает, и мы с Олегом словно вплываем в некий туман. Нет никого и ничего, кроме нас двоих. Чувствую, что теперь он меня вполне слышит, более того, в нём даже проснулся интерес к своему новому состоянию.

— Мы с тобой уже в другом мире – он замечательный! – подтверждаю я его мысли.

— Откуда тебе это известно?

— Известно, – вру я ему. Конечно же, я ничего не знаю ни про этот мир, ни про самих себя в нём, но уверена, что он ждёт от меня такой поддержки-уверенности, вот и озвучиваю то, во что так хочется верить самой.

— Не заморачивайся земным, – отпусти его, и позволь всему происходить естественно.

Он начинает отдаляться от меня, растворяясь в окружающей нас дымке. На прощанье я бросаю ему:

— Главное, ничего не бойся, ничего плохого случиться просто не может, – смерти-то нет!

— Пока! Встретимся, – донеслось в ответ.

ГЛАВА 3

Некоторое время меня окутывает сплошной молочно-сероватый туман, но вот он начинает медленно рассеиваться, отступая в стороны. Сквозь его пелену постепенно проступает окружающее пространство.

Я стою на неширокой утоптанной дорожке. Справа зелёные заросли, за которыми угадывается пространство парка. Слева пруд, к берегу которого полого спускается ровный подстриженный луг. На нём в естественном беспорядке разбросаны редкие островки округлых кустов. На противоположной стороне пруда видна открытая ажурная беседка с сидящими в ней людьми - я здесь не одна.

Вдоль дорожки стоят обращённые к воде светлые деревянные скамейки со спинками. Прохожу вперёд к ближайшей из них. Скамеечка выглядит так, будто её только что отшлифовали наждачной шкуркой. По-моему, я даже ощущаю запах свежего обработанного дерева. Провожу рукой по её поверхности – нет ли пыли, ведь на мне белое платье. Сидение тёплое, гладкое и чистое. Присаживаюсь, откидываюсь на спинку и застываю в приятной лёгкости бездумья.

Наверное, прошло немало времени. Наконец я возвращаюсь в «здесь» и снова оглядываю окружающий пейзаж.

Тёплое летнее утро. Из зелени за спиной доносится щебетанье птиц. Озерцо похоже на пруды в подмосковном Царицыно или в питерском Пушкине. Кстати, и само место напоминает старинные парки в этих пригородах российских столиц. Возможно, здесь даже каскад прудов: справа водоём уходит протокой куда-то в заросли. Виден перекинутый через неё горбатый мостик, который соединяет дорожку, окружающую озеро. На мостике у дальних перил спиной ко мне стоит ещё один человек. Всё вокруг подёрнуто лёгкой дымкой, которая рождает ассоциации с театральной декорацией. За белёсой мглой прячется небо.

В мире, который я покинула, сейчас тоже должно быть утро, а быть может ещё ночь. По правде говоря, мне сложно ориентироваться во времени,. Могу только совершенно определённо констатировать, что оно продолжает течь.

Если умереть – означает перестать быть, то я вовсе не умерла. Моё сознание абсолютно ясно. Прямо сейчас я даже обладаю телом. Кстати и окружающее меня пространство выглядит вполне земным. Хотя нет, что-то в нём явно не так.

В последние годы меня очень занимали сны и особенно осознанные сновидения. На их протяжении ты находишься в удивительном состоянии, когда совершенно ясно осознаёшь, что спишь, и что тебя окружает реальность самого сознания. В это время у тебя есть замечательная возможность, и это известно всем, кто практикует такие сновидения, ты можешь управлять окружающей обстановкой, изменяя её по своему желанию. А почему бы не попробовать «поработать» с этим вот миром? Что он такое, в конце-то концов? Я ещё раз обвожу взглядом окружающее пространство, ища какой-нибудь подходящий объект, но меня останавливает женщина, невесть как возникшая рядом с моей скамейкой. Откуда она взялась?

— Можешь, конечно, попытаться, но у тебя ничего не получится, – она улыбается стоя надо мной.

Я могла бы поклясться, что вижу женщину впервые, в то же время в её облике угадывается что-то очень-очень знакомое.

— Можешь звать меня Лидой, – здесь не существует субординации. Я преподавала физику у тебя в школе до восьмого класса. Да-да, Лидия Серафимовна.

По правде говоря, я предполагала столкнуться с чем-то подобным, и всё же не могу скрыть изумления.

Она присаживается на скамеечку рядом со мной:

— Кое-что действительно можно изменить, но только не в одиночку, потому что это Общая территория. Ты можешь представить, к примеру, утят, плавающих по этому пруду, но они действительно появятся тут, если только о них вспомнит ещё множество людей, причастных к этому месту.

Она глядит на воду, и я могу поклясться, что в её воображении возникла утка с маленькими утятами, выплывающая из прибрежной осоки.

Подтверждая мою догадку, она говорит:

— В принципе не трудно «слышать», о чём думает другие. Скоро научишься.

— Как?

— Просто заинтересовываешься человеком и слышишь его. Главное, различать своё и чужое. Некоторые путают, но только в самом начале.

— Расскажите, как тут всё устроено?

— Если бы я ещё сама это знала. – Усмехаясь, отвечает она вопросом на вопрос, а через паузу добавляет: – Не торопись, постепенно сама освоишься и в чём-то разберёшься. К сожалению или к счастью, ни школ, ни институтов, ни учебников здесь нет. Тут знания зависят только от силы желания и от собственных усилий, хотя они ведь и всегда были соразмерны лишь с самим собой. Конечно же, я поделюсь с тобой своими соображениями, а что думают другие, узнаешь у них самих, из первых рук. Теперь каждый – учитель и каждый – ученик.

Она немного помолчала.

— Действительность безмерно сложнее и обширнее, чем мы могли себе представить, а наши знания совсем ничтожны. Даже о предыдущем мире, который лишь малая часть всего, и то нет ясного представления.

— А почему меня никто не встречал, почему не было туннеля?

— Отчего же? Я встречаю. Про туннель сама сообразишь, а те, кто мог бы тебя встретить, ждут. На самом деле, многим из них ты гораздо нужнее, чем они тебе.

Надо признаться, с самого момента смерти я не испытываю никакой особой потребности в общении. Хотя, казалось бы, в момент телесной смерти чувство отдельности должно потрясать, ведь в одночасье разрушаются все связи с социумом и ты отрываешься от близких. Правда одиночество не пугало меня и при жизни. Напротив, с некоторых пор я начала получать от него особое изысканное удовольствие. Мне думается, что оно никогда не бывает полным.

— Я должна сообщить тебе две вещи, – возвращает моё внимание к себе Лидия Серафимовна. – Сейчас ты находишься в состоянии перехода, как бы в состоянии рождения. Ещё вполне существуют материальные составляющие твоей личности - цела пуповина, да и послед не вышел. Ну да, можно сказать, энергетические тела, – словно услышав мой безмолвный вопрос, подтверждает она. – Есть люди, которые так сильно привязаны к материальному миру, что не могут уйти из него очень и очень долго. Да-да, их существование иногда замечается. Когда-нибудь в том мире научатся регистрировать их присутствие довольно-таки точно. Конечно, людям лучше бы игнорировать их вовсе.

— Почему?

— Ну, хотя бы потому, что внимание к ним только усиливает план, на котором они обитают, а его можно сравнить лишь с мусорным ведром в доме. Но сейчас тебе придётся какое-то время самой пробыть в таком состоянии. Смотри, не завязни.

В этот момент меня что-то отвлекает. Быстро темнеет. Успеваю уловить едва заметное возникновение ощущения тяжести…

...

Я стою в ночной темноте у стены какого-то загородного дома. Над моей головой в окнах высокого первого этажа горит свет. Метрах в десяти от дома глухой металлический забор со столбами из светлого кирпича. Подвешенные на них фонари освещают палисадник. За забором светятся окна двухэтажного особняка на соседнем участке. Наверно какой-то элитный пригород.

— Люда! Ты здесь? – узнаю голос своего недавнего знакомого – Олега.

— Да. Ты хотел со мной встретиться?

— Ну. Но я опять тебя не вижу.

— Я тебя тоже. Думаю, мы в материальном мире. Нас здесь не видно, потому что мы с тобой не телесные – предполагаю я.

— Это дом моих родителей.

В окне над нами появился мужчина лет пятидесяти на вид.

— Мой отец, – услышала я Олега, который то ли почувствовал, куда я смотрю, то ли просто попал кстати.

Желая познакомиться с обстоятельствами, я потянулась внутрь дома и оказалась в просторной гостиной с камином, плавно переходящей в столовую и в находящуюся сбоку от неё тоже не маленькую, хорошо оборудованную кухню.

За столом в столовой сидят трое мужчин. На столе чашки с недопитым чаем, на нескольких тарелках закуска, бутылка коньяку, несколько рюмок. В углу гостиной на диване лежит женщина, рядом с ней сидит другая. В кресле напротив в белом халате женщина-врач. На журнальном столике раскрытый врачебный саквояж, рядом прибор для снятия электрокардиограммы. Все молчат. Женщина на диване громко вздыхает-всхлипывает и снова затихает. Сидящая рядом кладёт свою руку на её и чуть сжимает в сочувствующем жесте.

— У мамы с сердцем плохо. Только что укол сделали, – оказывается, Олег где-то рядом со мной.

— А другие – кто?

— Мамин племянник с женой, сосед, а тот за столом с краю, наверное, шофёр скорой.

— Я бы тебе посоветовала уйти отсюда, – ты ведь им ничем не поможешь. Они сами справятся, – ещё молодые. Сколько им?

— Папе 53, мама на три года старше, но тоже ещё работает.

Я мысленно потянула его вслед за собой из дома и снова обнаружила вокруг себя зелень палисадника.

— Хорошо здесь. Наверное, днём красиво.

— Это Немчиновка – место под Москвой.

— Да? У меня где-то здесь подруга живёт.

— Сюда сейчас Маня едет. А Светка в роддоме, и Серёга там. Врач сказала, роды вот-вот начнутся. Она его в палату не пускает, Светка, то есть. Планировали, что он при родах будет присутствовать. Сейчас сидит там под дверью.

За забором прошуршала подъехавшая машина. Через минуту из дома донёсся звук звонка. Щёлкнул автоматический замок калитки. На крыльцо вышел мужчина, за ним показался отец Олега. По дорожке к дому прошла стройная фигурка молодой женщины. Вот она делает два шага по ступенькам крыльца, останавливается, разворачивается, садится тут же у перил и внезапно её начинает буквально колотить. Она беззвучно рыдает, зажимая себе рот обеими руками, а над нею стоят двое взрослых мужчин…

— Послушай, тебе действительно надо убраться отсюда. Поверь мне, так будет правильнее, – снова говорю я Олегу, отвлекая его от тягостной сцены, которая происходит на крыльце.

Я понимаю, он и сам чувствует, что надо бы уйти, но не знает, как и куда.

— Лучше расскажи мне, ты в туннеле-то был?

Наверно, он меня не сразу понял, потому что отвечает после большой паузы.

— Да вроде нет.

— Ну, как это «вроде»? Либо был, либо не был. Мы же с тобой не так давно расстались. Что было-то? – конечно, я пытаюсь отвлечь его, но мне и на самом деле интересно, как умирают другие.

— Ну, какое-то время перемещался, но как-то не очень ясно. Чтобы лететь в туннеле, – такого не было. Потом оказался на природе. Смотрю: сижу прямо на траве на берегу небольшой речки, на другой стороне лесок виднеется. У воды на траве ещё люди. Смотрят на меня, улыбаются, кивают. Бабушку свою узнал, мамину мать, и ещё нескольких. Они все уже умерли. А совсем рядом со мной ещё кто-то был, но я почему-то на него не посмотрел. Даже не знаю – женщина или мужчина. По-моему, всё же женщина. Она сказала, чтобы я ничего не боялся. А потом сразу в Кировске себя увидел. У нас компания. Мы каждый год ездим туда на горных лыжах кататься. Этой зимой тоже были. Одна вещь там произошла. Ничего особенного, но вдруг так отчетливо вспомнилось.

Он замолчал, словно раздумывая, рассказывать или нет, а потом, очевидно решившись, продолжил:

— У меня там с одной девушкой… – он снова замялся, – ну, в общем, с любовницей своей прежней переспал. Мы с ней уже лет десять как знакомы. Она сейчас вообще-то замужем, – Олег начал рассказывать как-то коряво, всё время запинаясь, как бы подбирая более точные слова и выражения. Значит, чувствует, что происшествие не такое уж и безобидное.

Между тем мы с ним двигаемся прочь от дома его родителей. А по мере удаления окружающая обстановка подергивается пеленой, его же облик, напротив, начинает проявляться, становясь всё чётче. Подозреваю, что и он тоже начал меня видеть. Я отмечаю для себя все эти метаморфозы, чтобы не забыть и позже поразмышлять о них. Но вот уже ночь сменилась ясным днём, а мы с Олегом медленно идём по тропинке среди редкого лесочка. Вдобавок ко всему, под аккомпанемент его рассказа о его же зимнем приключении передо мной как бы на втором плане проплывают вполне реалистические картины произошедшего, которые несколько отличаются от того, что я слышу, и которые несут гораздо больше информации, чем содержится в словах рассказчика. К тому моменту, когда он замолчал, я уже достаточно подробно представляла себе всю историю.

Ещё с института каждый год в неизменной мужской компании из пяти человек мой Олег ездил на неделю под Кировск кататься на горных лыжах. Такая у них традиция. Лет десять, как познакомились там с Милой. Между ними случился короткий, буквально, недельный роман. Потом она звонила ему несколько раз уже в Москве, но у него не было никакого желания продолжать отношения, и он всё время чем-то отговаривался от встреч. Хотя ещё несколько раз, как правило, в этих же поездках у них снова случались близкие отношения – народ там «отрывается» от цивилизации примерно один и тот же. А вот Димыч – одноклассник Олега из их же компании – запал на Милку серьёзно. Два года назад они поженились и, по правде говоря, Олег даже вздохнул с облегчением: ему уже давно было неприятно ловить на себе её призывные взгляды, да и перед Димкой неудобно. А этой зимой в один из дней он не смог поехать утром на гору, – необходимо было дождаться в номере важного делового звонка. Тут к нему заявляется Милка, и можно сказать сама запрыгивает в постель.

Олег рассказывает мне всё это и сам удивляется, почему умерев, он вдруг в подробностях вспоминает и чуть ли не вновь переживает эпизод, про который на самом-то деле забыл к вечеру того же дня.

— Так постой, она ведь уже была женой твоего друга?!

— Ну, понимаешь, всё как-то само самой произошло. Я не подумал.

— Насколько я понимаю, и твоя собственная свадьба была уже не за горами?

— Ну, да. Мы с Маней накануне заявление подали.

— И чем это отличается от того, что ты только что сам получил?

— Да ты что, – то совсем другое дело! К Милке у меня ничего нет, и никогда не было. Да, по правде говоря, мы тогда после всего лежали, и я ей про Маню рассказывал.

— Ну конечно, – совсем другое дело! Это как взаймы брать чужие деньги, а отдавать свои. Прямо-таки классика: ты получил ровно то, что сам посеял, хотя и в другом месте. Да ты просто натуральный эгоист и дальше собственного носа ничего не видишь. А Милка эта, наверное, любит тебя уже много лет и ничего не может с этим поделать. Она и за Диму пошла, чтобы тебе как-нибудь досадить, чтобы интерес к себе вызвать. Знаешь что, попробуй-ка прямо сейчас посмотреть, что было потом, после того, как ты с ней переспал.

— Ничего не было. Она оделась и ушла.

— А ты всё же попробуй, посмотри.

— Как?

— Ну, вспомни снова тот день.

Или он сам сумел «вскочить» в нужное прошлое, или всё же с неведомой помощью, но он, а вместе с ним и я, увидели Милу, выходящую из его номера. Потом её же лежащую на кровати, очевидно, в своём собственном номере: лицо перекошено, по щекам текут злые слёзы, и она твердит вслух сквозь стиснутые зубы: «Ненавижу, ненавижу! Будь ты проклят!» – очень говорящая картина.

Молчим. Потом он спрашивает:

— Что же мне теперь делать?

— По правде говоря, я и сама не знаю. Но всё, что касается Мани и Сергея надо постараться отпустить от себя.

Зелень впереди заметно редеет, и мы выходим к небольшой равнинной речке, метров десяти шириной. Редкие кусты предусмотрительно отступили от её берегов. Только один, прямо перед нами, устроился на самой кромке земли, отчего уже и пострадал, наполовину завалившись в воду из-за подмытого берега. Вода тёмная, обычная для таких речушек. Течение еле заметно, но вон с правой стороны к подтопленному кусту медленно подплывает веточка с одиноким жёлтым листиком. Она поравнялась с его ветвями, лежащими в воде, чуть развернулась, должно быть, зацепившись сучком за их подводную часть, и её яркий круглый листик нахально встроился в ряд продолговатых зелёных листьев лежащих на поверхности, пытаясь выдать себя за родного. А на той стороне реки прибрежный луг переходит в бескрайнее поле с виднеющимся на горизонте лесом.

На невысоком берегу справа от нас сидят люди.

— Именно здесь я и был, – Олег коснулся моей руки, – вон там правее бабушка.

Правее от других прямо на траве устроилась женщина с двумя мужчинами. Она приподнимает руку и приветливо машет в нашу сторону. Но мой взгляд задерживается не на ней, а на человеке рядом. Он сидит как бы специально развернувшись в нашу сторону. На нём светлая рубашка с расстегнутым воротом и закатанными рукавами. Шапка русых волос. Мягкий лучистый взгляд встречается с моим, и мне чудится, будто он ждёт здесь не Олега, а именно меня.

— Кто это? – Олег разворачивается на вопрос и, проследив за моим взглядом, отвечает: – Мамин старший брат. Я ещё в школе учился, когда он погиб в автобусной катастрофе в Египте, там семеро наших туристов погибло.

С некоторым усилием отвожу взгляд от мужчины и оглядываю стоящего рядом со мной Олега. Вид у него очень даже материальный. На безымянном пальце правой руки тонкое обручальное кольцо. Не удерживаюсь и прикасаюсь к его руке. Под ладонью ощущаю упругость и теплоту настоящей человеческой плоти.

— Нет-нет. Ничего. Это я так, для себя, – отвечаю на его удивлённый взгляд. – Ну да ладно, ты иди к своим, а мне вернуться надо.

— Пока.

Он пошёл вперёд. Провожая его взглядом, я долго не могу сдвинуться с места, поражённая наконец-то сформулированной мыслью: «Теперешнее существование совсем не отличается от предыдущей жизни. Но ведь этого просто не может быть?!»

...

В Евангелие сказано: «Не все умрут, но все изменятся». Я всё та же, если, конечно, не считать внешних метаморфоз, а посмертный мир – вообще копия предыдущего…

Меж тем вновь обнаруживаю себя на парковой скамейке. Перед глазами уже знакомый пейзаж с прудом. Это фантастическое перемещение как бы отвечает моим же мыслям: «Нет! Всё не так просто».

Внизу у самой воды сидит на корточках женщина. Она оборачивается ко мне и поднимается на ноги. Это Лидия Серафимовна, здесь – «просто Лида».

— Уже вернулась? Ты растеряна?

Она некоторое время смотрит на меня, словно вслушиваясь в мои мысли, а потом действительно отвечает на них:

— «Не все умрут» содержит сообщение о том, что смерть всё же есть, – мне следовало бы обратить особое внимание на эти слова, но я продолжаю просто слушать. – Ну а изменения происходят постоянно. Меняются вещи, меняется отношение к ним. Изменения неизменны. А мне казалось, что ты скептически относишься к религиозным откровениям?

— Да нет. Я как раз уверена, что за ними стоит какое-то глубинное знание. Его излагают по-разному, но даже противоречащие друг другу учения питаются из какого-то одного реального источника.

— Ну да, разумеется. Правда, сейчас актуальна другая истина: «Кто не изменится, тот умрёт». Ни от кого не скрыто, что нынешнее состояние преходяще так же, как физическое. Только теперь выбор куда серьезнее: есть вероятность перестать существовать на самом деле.

— Мы с Олегом в разной обстановке.

— Это только внешняя разница. Твой знакомый тоже получает напутствия. После физической смерти всем даются наставления и советы. Специально никто никого ни к чему не принуждает, тем не менее, на первых порах у каждого обязательно есть откровенное сопровождение. Сейчас и ты, и он находитесь как бы в «приёмных покоях». Общая территория включает множество разных мест встреч. В них спокойно и безмятежно. Мы все постоянно пользуемся ими, но всё же наши главные владения – Личные пространства. В них мы обязаны усвоить опыт прошедшей жизни. Нет смысла сообщать тебе сейчас подробности, но знай, что путь отсюда ведёт на следующий уровень, в другой мир, про который мы можем строить лишь более или менее верные догадки.

— И как долго мы будем в «приёмном покое»?

— Нет сроков. Всё зависит от самого человека. Для этого надо перестать быть лишь собой, надо измениться. Покамест ты этого не поймёшь, не пытайся даже, – всё придёт со временем. Сейчас встречают тебя, а через какое-то время, если всё пойдёт правильно, ты сама будешь помогать другим. Прямо теперь твоя главная забота – вовремя уйти с физического плана. В первые дни после смерти личность ещё легко может существовать там, хотя и в непривычном состоянии, но наступит момент, когда просто необходимо будет это сделать, иначе застрянешь в сумеречной зоне, и тема смерти станет для тебя реальностью.

— Сумеречной?

— Ну да, её ещё и так называют, хотя к физической темноте она не имеет никакого отношения. Там сумерки относительно разума их обитателей, а не относительно категорий “светло” и “темно”. Вообще всего не объяснишь, да и, надеюсь, ты понимаешь: то, что я говорю, лишь достаточно условное описание, и отличается от реальных переживаний.

Действительно, всё, о чём она говорила, было почти очевидно, само собой разумелось. Во мне даже мелькнула мысль, что она озвучивает то, что мне самой откуда-то уже давно известно.

— Я тоже думаю, что, узнавая, мы как бы вспоминаем то, что уже когда-то знали, – и снова я удивляюсь слышимости собственных мыслей.

— А отчего же я вас не слышу так же?

Она снисходительно улыбнулась:

— Перед тем, как пойти, ребёнок учится ползать и стоять. Главное: ты не должна ничего бояться, – за твоей спиной множество «нянек». Да, хочу поблагодарить тебя за отношение ко мне тогда, в детстве. Меня ведь многие ученики боялись и чуть ли не ненавидели, – я действительно была порой нетерпима и, пожалуй, излишне требовательна. Но ведь вот ты меня даже любила, по-своему, конечно. Правда, и я тебя любила: в вашем классе ты была самой сообразительной и вообще славной девчушкой.

Она замолчала и, откинувшись на спинку скамеечки, задумалась чему-то своему. А во мне возникли разом: и тишина во время школьной контрольной, и звуки перемены, и запах школьного класса, и вкус кекса “столичного с изюмом“ за 16 копеек из школьного буфета, и толкотня в этом самом буфете во время большой перемены, и цветущие ветки яблонь в пришкольном саду – туда мы ходили на обязательную двухнедельную практику во время летних каникул... И всё объединилось в некое единое очень сложное переживание вполне конкретной школы в пригороде Ленинграда.

Я взглянула на Лидию Серафимовну, и моё переживание дополнилось запахами учительской, усталостью после шести проведённых уроков… я даже разобрала в нём раздражение от непонятливости этого несносного Юры Егорова…

Наши глаза встретились, и мы разом рассмеялись, получив удовольствие от переживания, которое посетило нас одновременно.

ПРОЩАНИЯ И ВСТРЕЧИ

ГЛАВА 4

Я направляю внимание внутрь себя, словно прикрываю глаза. Вокруг тишина, пустота и ничего определённого. Похоже на погружённость в медитацию – состояние, которое называют величайшим приключением, на которое способен человеческий ум. В нём наступают прозрения об истинах, которые меняют жизнь. Благодаря нему я поняла, что одиночество – это просто иллюзия несовершенного сознания, верящего в свою собственную отдельность. Ещё при жизни я получила достаточно свидетельств, что в действительности никогда не остаюсь одна. Но вот я умерла и сейчас полна предвкушением встречи с чем-то совсем новым, неожидаемым и удивительным.

Что же я такое теперь? Мне кажется, внутренне я вообще не изменилась: не стала ни глупее, ни умнее, ни добрее, ни жёстче. Если не считать, что наконец-то доподлинно знаю, что смерти нет, кажется, я ровно та же самая.

Наверное, я действительно была готова к тому, что когда-нибудь умру. По крайней мере, я не впадаю в панику или депрессию по поводу собственной смерти. Напротив, воспринимаю происходящее спокойно и даже с интересом. Кстати Олег, по-моему, тоже ведёт себя вполне адекватно, учитывая его неожиданную смерть в самом неподходящем возрасте. К тому же, на него обрушилась такая неприятная информация. Хотя, может быть, именно это развитие событий и поможет ему примириться с мыслью о собственной смерти и справиться со всем, что произошло.

Смерть оказалась достаточно быстрым, практически мгновенным переходом в иное состояние. Как будто бы что-то переключилось, причём, абсолютно безболезненно.

Обескураживает отсутствие полёта в туннеле и встречи со Светом, о которых рассказывают многие пережившие клиническую смерть. Хотя почему, собственно говоря, переживание окончательной смерти должно быть похожим на клиническую? Второе просто обязано, например, хоть отчасти транслировать состояние тела, испытывающего катастрофу. Многие врачи именно этим и объясняют так называемые «посмертные переживания». Так что воспринятие окончательной смерти отличается от клинической вполне резонно. Да и, в конце концов, не все вернувшиеся к жизни рассказывают про туннель.

Думаю, «полёт через туннель» это образ в сознании, который подобен любым другим чувственным образам. За ними всеми всегда лежит конкретное сообщение, то есть скрывается вполне определённый смысл. Будь то во сне или наяву. Я поняла это, когда занималась снами и образами сновидений. Так, туннель – это некое подземное или подводное сооружение для перемещения сквозь неодолимую преграду. Очевидно, что пережившим клиническую смерть образ сообщал: для того чтобы попасть в посмертный мир, надо пройти внутрь и сквозь. «Полёт» во сне трактуется обычно, как знак освобождения от чей-то или какой-то власти, а в предельном смысле, как вообще отстранение от земной реальности. Вдобавок к этому многим вернувшимся к жизни посмертный полёт напомнил ощущение «скольжения» или «падения», то есть ситуацию, когда человек не владеет собой, когда происходят явления не зависящие от нас самих. Так что переживания во время клинической смерти не копируют тех, которые произойдут во время реальной, но они исполнены смыслом того, что произойдёт на самом деле.

...

Наконец, я позволяю себе погрузиться в то, что всё время теплилось в глубине души: пора прощаться.

Я вспомнила свою московскую квартиру, из которой вышла в магазин за хлебом. Когда это было: вчера? позавчера?

В свете только-только начинающегося утра, проникающим через два высоких арочных окна моей большой кухни-столовой, вокруг меня проступает её облик. Медленно, подробно оглядываю знакомый интерьер. Сознание хранит ощущения от каждой вещицы, от каждого предмета мебели, от каждой дверной ручки в этой квартире.

На полках трогательная сине-белая гжель. Когда-то муж по долгу службы часто ездил на гжельскую фабрику за сувенирами и всегда что-то привозил мне. Со временем набралась неплохая коллекция… Ну да ладно, а то я рискую погрузиться в бесконечные воспоминания. Усилием воли снова возвращаю себя в квартиру – своё последнее земное пристанище.

Уходя, я оставила овальный стол, занимающий середину кухни, сервированным к приходу гостей. Сейчас всё убрано, но стол по-прежнему раздвинут. Через холл перемещаюсь в комнату. На кровати спят Танюша (сестра) с мужем. Она лежит ко мне спиной – привычка спать на животе, – и я не вижу её лица. Протягиваю свою невидимую руку к её волосам, но ничего не ощущаю под ладонью, как будто это не я невидима, а её головка, уткнувшаяся в подушку, – нематериальная иллюзия моего сознания. Отхожу к окну, но подспудно мне хочется увидеть за стёклами не привычный проспект Москвы, а другую панораму…

И в самом деле, я обнаруживаю себя перед окном маминой комнаты в квартире своих родителей. За ним розовеет утро белой питерской ночи. Внизу виднеется двор с припаркованными по всему периметру машинами и детской площадкой посередине. Я разворачиваю свой взор в комнату. Мама лежит на кровати с открытыми глазами и смотрит перед собой в потолок. Не может заснуть или уже проснулась? Я долго смотрю на неё.

Это самое «больное место» нашей семьи. Оно действительно связано с болезнью, наихудшей из всех возможных – с психической. Вздорный ли характер и обычная распущенность инициировали душевное заболевание или, напротив, патология, скрытая до поры в глубинах психики, провоцировала постоянные агрессивные выплески, которые изматывали близких и портили жизнь буквально каждому в семье? Про таких людей говорят «энергетические вампиры». Они не могут жить, если вокруг всё спокойно и благостно. Им просто необходимо питаться негативными переживаниями, страданиями и душевным дискомфортом. Каждый спокойный день в доме всегда означал неотвратимое приближение очередного скандала. Невозможно было предугадать его причину, но он был неминуем. Однако и привыкнуть к такой жизни тоже невозможно. К счастью, я поступила в московский институт и рано уехала из родительского дома. Однако мне на всю жизнь хватило воспоминаний о том времени, когда ноги не несли меня домой в перманентно продолжающуюся брань, в которой менялся лишь объект претензий, недовольства и бесконечных, самых обидных подозрений и оскорблений. Но, даже живя вдали от родителей, я постоянно получала из отчего дома свою порцию негатива.

Кажется, с годами я поняла механизм, создавший её тяжёлый характер.

Для девочки, которая родилась в многодетной очень бедной крестьянской семье, и которая с одиннадцати лет уже была вынуждена работать в няньках у богатых людей, простительно и даже естественно видеть предел счастья лишь в материальном достатке. Ведь с рождения её постоянными спутниками были голод и лишения. К семнадцати годам – началу войны – она проучилась всего четыре года в деревенской школе, научившись лишь читать да писать. В семнадцать была угнана на работы в Германию и там еле выжила. Выйдя замуж вскоре после войны, мама попала в среду образованных офицерских жён, среди которых всегда болезненно чувствовала себя не на равных. Сама нигде и никогда больше не училась, может быть отчасти потому, что стеснялась собственной безграмотности, которую вечно пыталась неумело скрывать. У неё никогда не было ни верных друзей, ни понимающих подруг. Представляю, какую нехватку элементарного человеческого общения испытывала молодая женщина. Всю жизнь она завистливо смотрела в сторону соседей. А им трудно было понять, в чём кроются корни этой плохо скрываемой зависти, ведь внешне она была редкой красавицей, а наш дом – «полная чаша». Мамины амбиции были заперты в стенах собственной квартиры, свою несостоятельность она пыталась компенсировать за счёт близких. На этом были замешаны её настырность, требовательность и претензии, которые подавляли проявления любви и не оставляли места естественному родительскому всепрощению и приятию.

Странно, как им с папой удалось прожить вместе такую долгую жизнь при совершенно разных темпераментах и характерах. Отметили и золотую, и брильянтовую свадьбы. Хотя, ему как раз всегда была на руку мамина несостоятельность, потому что только на её фоне он мог чувствовать собственную, ведь по правде говоря, недалеко от неё ушёл. Сам вышел из рабочей глубинки, но военное училище (высшее образование) создало видимость иного культурного уровня. Авторитарность натуры усугубилась службой в армии. Ни о какой деликатности в отношениях не могло быть и речи, а человеческое общение, по его понятиям, состояло в том, что говорил исключительно он сам, – во время застолий обычно никому не давал и слова вставить. Наверно, любая женщина рядом с таким мужчиной не могла бы не испытывать одиночества. Я думаю, постоянный мамин надрыв – это потребность привлечь к себе внимание, это скрытая просьба человека, всю жизнь испытывающего громадный дефицит в участии, тепле, сочувствии, понимании и в элементарном общении. Я поняла это поздно. Обделённые с детства материнской лаской и пониманием, мы с сестрой так и не смогли растопить жесткую глыбу отчуждения между нами. При этом я глубоко привязана к своим родителям и не сомневаюсь, что мама, не умея выразить, любит нас всех больше себя самой.

Я гляжу на неё, и во мне поднимается волна удушающей жалости к своей старой, немощной матери с разумом, который всё чаще и чаще проваливается в помрачённость. В своей невидимости я устраиваюсь на кровать рядом с ней и укутываю её собственной бесплотностью.

Мне бесконечно жалко её. Но я жалею и бабушку, и Танюшу, и папу, и саму себя, и ещё многих людей, которых коснулся её злосчастный характер... И совершенно вне всякой логики вдруг ясно осознаю, что любая жизнь со своими бедами, горестями и нескладностями всё же прекрасна...

До меня донеслось ровное дыхание мамы – она задремала.

Может быть, хотя бы во сне мамочку отпускают её неистовые демоны? Я направляю своё внимание в её глубину. Мне чудится, что сейчас мы вместе с мамой бредём в какой-то серой вязкой субстанции, которая обволакивает ноги и мешает двигаться вперёд, туда, где виднеется свет. Тяжело и медленно, но всё же мы продвигаемся к нему ближе и ближе. И вот мы уже посреди светлого, хотя и абсолютно пустого, пространства. Я беру маму за руку, при этом обнаруживаю, что у меня самой есть рука.

— Мама, посмотри как хорошо здесь, как легко, как светло вокруг, – её глаза открыты, но она совершенно безучастна, и я оставляю попытку растормошить её сознание.

Однако, если мы сейчас на территории сна, то, может быть я смогу отыскать здесь «своё» место? И я веду маму навстречу своим личным сновидческим образам. Над нами начинает голубеть небо. Под босыми ногами чувствуется тёплый мелкий шелковистый песок. Ясный летний день. Мы на берегу морской бухты. За нашими спинами отступила от береговой линии стена роскошных зелёных зарослей с возвышающимися над ней шапками цветущих деревьев. Запах моря смешивается с запахами южных растений. Мы сидим на песке неподалёку от кромки воды. Как же приятно греет солнце. Вдруг мама разворачивается ко мне, и я вижу в её лице очевидное присутствие сознания.

— Люда, это ты?

— Я.

— А сказали, что ты умерла. Под машину попала. Мы с отцом думаем завтра в Москву на похороны ехать.

— Мамочка, я действительно умерла. Я к тебе попрощаться пришла. А на похороны не езжайте, – ни к чему это. Так всем и скажи, что я к тебе приходила и сказала, не надо никуда ездить. Тебе здесь нравится?

— Да, очень.

— Это место из моего сна – «моё» место. Я хочу подарить тебе его. А сами умирать не торопитесь. Поживите ещё. И хватит тебе уже нервничать. Попытайся стать спокойнее. Умирать не бойтесь, – это совсем не страшно, а здесь я вас встречу. Папе скажи. Постарайся запомнить этот сон.

Что-то случилось. Картинка разом погасла. Я скорее угадала, чем почувствовала, как мама вздрогнула проснувшись. Она раскрыла глаза, и я поняла, что сон запомнится.

Ещё некоторое время я гляжу на неё, потом через коридор и гостиную перемещаюсь в дальнюю спальню.

Папа мирно спит в своей постели. Направляясь к окну, бросаю взгляд на зеркальную дверцу платяного шкафа. В нём отражение комнаты, которую сейчас занимает отец. У противоположной стены книжный шкаф, состоящий из отдельных полок: три нижние с глухими дверцами, верхние со стеклянными. Они плотно заставлены старыми книгами, между которыми и поверх какие-то тетради, папки, конверты, альбомчики и просто кипы бумажек, чья нужность известна одному ему. Виден край вечно пыльного письменного стола с горой всевозможных вырезок из газет, старых квитанций, магазинных чеков и оторванных от календаря листков. С годами у него проявилось стариковское качество – ничего не выбрасывать: «А вдруг пригодится». На столе справа, на старом толстом энциклопедическом словаре несколько справочников для отгадывания кроссвордов, подаренных мною и Танюшей. У папы в жизни две страсти: футбол, который сопровождал его всю жизнь, и разгадывание кроссвордов, которое овладело им с годами. Обстановка до боли знакома, её вид очень трогателен, особенно в моём нынешнем положении. Подхожу ближе и заглядываю в глубину зеркальной поверхности, расширяя обзор. Старая «новая мебель». Спальному гарнитуру больше тридцати лет. Он был куплен Танюше, когда родители получили для себя отдельную квартиру, но после всех переездов, обменов и приватизаций оказался у мамы с папой, а от первой родительской мебели уцелела лишь резная немецкая горка, стоящая в гостиной, да ножная швейная машинка «Тикка», служащая маме столиком под телевизор. Я знаю наизусть все особенности мебели, да и вообще всех вещей в этой квартире, все изъяны, возникшие со временем. Провожу рукой по зеркальной поверхности перед собой, но ничего не чувствую, как не вижу и самой руки. В этом зеркале нет только моего собственного отражения.

Ну, вот и всё. Теперь я действительно готова уйти.

...

Отхожу к окну – за ним знакомая картина. Большое каре из современных домов. Посередине зелёная крыша новой школы, слева к ней примыкает спортивная площадка, а с остальных сторон газоны, несколько клумб, молодые деревья и дорожки, ведущие ко входу, скрытому за правым углом. Школьная территория обнесена черным ажурным металлическим забором.

Вижу всё отчётливо, в таком объёме и таком ракурсе, как если бы живая стояла у окна. Перевожу взгляд на само оконное стекло – да, никакой разницы. А что со слухом? Не успела подумать, как тут же услышала дыхание папы, спящего за моей спиной, размеренное тиканье будильника, и вообще «тишину» спящего дома, исполненную невыразимым гулом жизни. Странно, я в состоянии не только видеть, но и слышать этот самый мир, в котором меня уже как бы и нет. Во всяком случае, моего физического тела с глазами и ушами нет точно.

Тут я принимаюсь уже намеренно исследовать своё новое состояние. Обращаюсь к запаху и отчётливо ощущаю ни с чем несравнимый запах родительской квартиры. Что же ещё есть в моём распоряжении? Прислушиваюсь к себе и обнаруживаю, что не ощущаю температуру и вообще не чувствую тела. Только знаю, что вот в этом месте пространства должны бы быть мои руки, вот до этой вещи я могла бы ими дотянуться, что мои ноги могли бы стоять на полу, и тогда глаза действительно находились бы на этом самом уровне, с которого я сейчас рассматриваю окружающее. То есть у меня функционирует вся психика от эмоций до разума, а мир я воспринимаю как бы невидимыми органами чувств из вовсе неощутимого тела. Чувство тела заменило ощущение тотальной лёгкости, которое охватило меня в тот момент, когда я освободилась от него. Оно настолько ярко само по себе, что я не сразу начала различать его нюансы. Так прямо сейчас я всё же в состоянии распознать еле заметное ощущение тяжести или некой границы себя. И, пожалуй, это ощущение постоянно сопровождает меня нынешнюю в физическом мире.

Задумавшись, отвлекаюсь от картины за окном, а когда возвращаю взгляд, то обнаруживаю там другой вид, впрочем, тоже вполне знакомый.

Я у окна питерской квартиры. В последние годы я жила на два города: у себя в Москве и в Питере, в пустующей квартире старой подруги.

Пятнадцатый этаж. Внизу неширокий проспект спального района Санкт-Петербурга. Напротив, на его противоположной стороне остановка городского транспорта. Над прямоугольником, выделенным бордюрными плитами, видна пластиковая крыша её открытого павильона. Рядом приткнулся куб бетонной урны. Сейчас раннее утро. Внизу пусто. По асфальту расхаживает голубь. Вот рядышком с первым голубем приземлился второй. Я потянулась к ним и тут же вместо пятнадцатого этажа оказалась внизу примерно в метре от сизых птиц. Первый, двигая головкой, словно челноком вперёд-назад, переступает на своих лапках и что-то склёвывает с асфальта. Он двигается прямо ко мне. Присаживаюсь на корточки, пытаясь дотронуться до него своей невидимой рукой, но безрезультатно и для себя самой, и для голубя, впрочем, тоже: он медленно проходит куда-то под меня.

Поднимаюсь, оглядывая окружающее пространство. Пахнет утром. Слух наполнен звуками улицы. Вот за спиной раздался рокот машины. Разворачиваю свой взор туда и действительно вижу автомобиль, подъезжающий к перекрёстку по перпендикулярной улице. В конце проспекта появился троллейбус. Он далеко, и его ещё совсем не слышно. Наверное, первый. Сегодня воскресенье – в обычный день на улице уже были бы редкие прохожие. Из дальнего подъезда дома, который через перекрёсток напротив остановки, в ярко жёлтой жилетке выходит дворник…

Что же теперь такое я сама?

Я воспринимаю всё как и прежде, хотя очевидно, что физического тела у меня уже нет. Я даже знаю, где сейчас лежит моё холодное мёртвое тело. Я даже могу навестить его, но это будет точно так же, как пойти в гости к своему старому платью, которое износилось, вышло из моды и уже перевешено из шкафа в кладовую, чтобы быть пущенным «на тряпки». К тому же, мне и при жизни стало понятным: видят не глаза, и слышат не уши, все образы мира возникают даже не в мозге, а в сознании. Правда, что такое сознание, как оно связано с телом, и как же на самом деле происходит восприятие, – никому неведомо. По крайней мере, за восприятие мира отвечало не тело. Вернее, не физическое тело, потому что очень похоже, что сейчас я тоже обладаю каким-то невидимым, но всё же телом. Я даже веду себя так, как если бы оно у меня было: прислушиваюсь, перевожу взгляд, наклоняюсь, присаживаюсь на корточки, протягиваю руку, чтоб дотянуться до птицы, и оборачиваюсь на звук машины. Хотя оно и невидимо – в зеркале нет его отражения, – но невидимо только здесь. Как только я перемещаюсь в «тот мир», то оно проявляется, и я по-прежнему вижу, слышу и разговариваю посредством него. Или это разные тела? Вот и Лидия Серафимовна говорила о многих тонких телах. В новом мире я вполне одета, означает ли это, что и видимое тело в нём равнозначно одежде. Оно ведь действительно что-то совершенно другое: я даже не задумалась, даже не засомневалась, когда интуитивно предложила Олегу пройти сквозь стену и взлететь. Так я вела себя в своих осознанных снах. Может быть теперь я тоже должна мочь «овеществить» любую свою фантазию, как когда-то делала в тех сновидениях. Нет-нет, в них я ведь находилась на территории сна. На ней всё было лишь видимостью, а персонажи снов хотя и представали в обличие близких и знакомых, но были лишь отражениями меня самой. Впрочем, считанные разы, но мне ведь удалось побывать в странной и загадочной области территории сна, где действовали реальные люди, вполне независимые от меня…

Боже мой! Как же интересно! Я теряюсь от лавины мыслей и чувств. Стоп-стоп, – останавливаю я сама себя, – не суетись! Давай-ка разбирайся со всем по порядку.

Ну да, конечно же! Физическое тело принадлежало физическому миру и существовало в нём по физическим законам, теперешнее – часть совсем другой действительности. Чем больше я пойму про себя, тем больше узнаю и про неё. Да, сейчас у меня нет глаз, нет ушей и носа, но, тем не менее, я вижу, я слышу, я ощущаю запах. Самое же удивительное: у меня нет физического мозга, но я продолжаю мыслить. Я продолжаю существовать, и это не нуждается ни в каких доказательствах. Или происходящее всего-навсего искуснейшее наваждение? Если так, то оно совершенно равнозначно наваждению самой жизни.

Но вдруг меня посещает новая мысль: а ведь я не вполне самостоятельна в своих действиях. Похоже, что существует кто-то рядом, ведущий меня в моём теперешнем состоянии. И тут же, словно подтверждая мои же мысли, я обнаруживаю себя в другом месте, но снова очень и очень достоверном.

ГЛАВА 5

В мгновение я узнаю эту комнату. У окна среди своих многочисленных домашних растений передо мною стоит Лена.

— Ой! Как неожиданно!

— Конечно. Это ведь я сама тебя притянула.

— Леночка, как же я рада тебя видеть!

Нечего говорить, что и она рада мне.

— Ну, никак не могу привыкнуть к здешним чудесам! – мне не оторвать от неё взгляда. – Какая же ты хорошенькая! Лучше, чем в жизни.

Она смеётся.

— Здесь это не комплимент, – каждый выглядит, как хочет.

Мы обнимаемся и усаживаемся на знакомый диван, стоящий у стены слева от двери в комнату.

Лена с мужем и я когда-то работали в одном театре. Мы с Андреем ровесники, учились на одном курсе института, она лет на пять младше. Пришла в театр через четыре года после нас. Года через два они поженились. Спустя ещё пару лет у них родилась дочка. К моменту Лениной смерти девочке было шесть. К тому времени и Андрей, и Лена уже служили в других театрах, но мы поддерживали отношения, тем более что жили неподалеку – минут пятнадцать пешком.

На самом деле, Леночкин муж продал эту самую квартиру примерно через год после её гибели. В годовщину её смерти мы собирались уже в другой, которую он тоже продал несколько лет спустя вслед за первой, купив, по случаю, какую-то совершенно роскошную в самом центре Москвы. Но сейчас мы с Леной сидим в абсолютно реальной комнате, которой там, в телесном мире, в этом вот виде уже давным-давно не существует.

Обе молчим, не зная с чего же начать.

Наконец, прошу:

— Ну, расскажи – как ты?

— Сейчас всё хорошо. А сперва совершенно растерялась. Никак не могла оторваться от земного. Переживала из-за всего, что открылось. Я ведь такой дурой жила последнее время. Как бы и догадывалась об Андрее, но сама ведь знаешь, жена всё узнаёт последней. У нас в семье такая ситуация была, что моя смерть очень многое развязала.

Я ясно вспомнила обстоятельства её гибели…

...

Каждое лето в жилых домах города на несколько недель отключали горячую воду «для профилактики». Тем летом мой дом попал под такое отключение раньше других, и когда я уже вовсю пользовалась ванной, её отключили у ребят. В начале недели мы с Леночкой договорились, что в среду или четверг она забежит ко мне помыться. Их маленькая дочка, как всегда летом, была на юге у Лениной мамы, а у Андрюшки на эти дни были свои планы. Договорились не окончательно, должны были ещё созвониться. Ну а в среду, засидевшись допоздна у другой своей подруги, я осталась у неё и ночевать. На следующий день, вернувшись домой, обнаруживаю в дверях записку с просьбой позвонить в следственный отдел внутренних органов. При этом дверь в мою квартиру оказалась просто захлопнутой, хотя я ясно помнила, что закрывала замок на ключ. Тут же звоню по оставленному телефону. Меня спрашивают, знакома ли я с Леной и Андреем, где я была вчера, и не могла бы приехать для беседы. Не успела я в недоумении повесить трубку, как раздался звонок нашей общей знакомой с ужасным известием: вчера в собственной квартире Лену убили.

Позже выяснились все подробности.

Днём Андрей собрался с приятелями в баню, Лена же планировала пойти ко мне. Ближе к вечеру они несколько раз разговаривали по телефону: он задерживался, она просила поторопиться, но почему ей нужно было его дождаться, не объясняла. Наверное, она пыталась дозвониться мне, но я, на беду, была у подруги, а мобильных телефонов в то время ещё не было. Возможно, будь я дома, она бы разминулась с этой бедой, но всё случилось так, как случилось. Приехав домой, Андрей нашёл её в холле мёртвой. Узнав о её планах, поздно ночью следственная группа побывала и в моей квартире.

Никто не в состоянии был даже предположить, как же произошла трагедия и кто убийца. Стало известно, что Лена долго сидела на кухне с каким-то мужчиной: они пили чай и искурили почти пачку сигарет. Очевидно, человек был вхож в дом, значит, мы все могли его знать. Друзья ломали голову, но ни у кого не было никаких версий.

А на девятый день после её смерти, когда мы все собрались на день памяти, Андрей отозвал меня в сторону. Ночью ему приснился давнишний шапочный знакомый – молодой парень несколько раз бывавший в их квартире года три назад. Он приходился дальним родственником одному из артистов нашего театра. Ещё учась в школе, малолеткой оказался замешанным в уголовной истории с дракой и убийством и то ли получил условный срок, то ли уже побывал в колонии для несовершеннолетних, но в то время родственники отчаянно пытались пристроить его хоть куда-нибудь на работу. Андрей с Леной приняли в нём участие и хлопотали об устройстве в наш театр монтировщиком сцены. Я сама его совершенно не помнила, так как в театре он проработал совсем недолго – снова драка с поножовщиной и новый приговор.

Хотя в квартире было полно отпечатков пальцев «гостя», их не могли идентифицировать – шальные девяностые, всё в стране шаталось и разваливалось. И только когда Андрюша вспомнил об этой давней истории, головоломка сложилась: отпечатки совпали, и следователи смогли ответить на все поставленные вопросы. Выяснилось, что этот тип считанные дни как вышел на свободу, но уже и в своём подмосковном городе разыскивался за попытку убийства. Там его жертва, к счастью, осталась жива. Убийца был объявлен в розыск, а через год или два его труп нашли после очередной бандитской разборки. Дело закрыли. Леночке было чуть за тридцать.

Эта трагедия наложилась на очень не простую личную ситуацию. Андрей гулял, чуть ли не в открытую. Лена то ли не замечала, то ли знала, но терпела – в общем, любила.

...

И вот прямо сейчас мы сидим вдвоём в той самой квартире. Пространство у окна заставлено хорошо знакомыми растениями. Когда Лена уезжала к маме на юг, то оставляла мне ключи, и я заходила поливать их. Всё выглядит до такой степени натурально, что во мне невольно мелькает мысль: неужели дальнейшая жизнь мне лишь привиделась? Почудилось, что я забегала сюда вчера, но нет – я знаю, прошла вечность. Чуден мир твой, Господи!

— Леночка, тебе такое пришлось пережить – я тебя жалею.

— ?

— Ну, такая смерть страшная.

— Я её почти не заметила: всё произошло неожиданно и очень быстро. Даже испугаться-то по-настоящему не успела. Понимаешь, приходит человек, которого я еле знаю, который мне малосимпатичен, заявляет, что ему надо непременно увидеться с Андреем – вопрос жизни и смерти. Достал меня разговорами о справедливости. Представляешь?! Он ещё рассуждал о справедливости! И потом, ну ведь совсем чужой человек. Ждала Андрея, чтобы побыстрее уйти из дома. Тебе несколько раз звонила. Потом за спичками к соседу вышла. Вернулась. Дала ему спички – он в кухне сидел – и пошла в маленькую комнату. Он сзади набросился, – я даже не успела сообразить, что происходит. Андрей пришёл очень скоро, но я уже никак не могла себя обнаружить. Потом меня быстро все мои окружили, но я ещё долго не могла от земного оторваться. Лизоньке ведь всего шесть лет было. В общем, я в курсе всего, что потом происходило. Кстати, думала, что у вас с Андреем что-то сложится. Я ведь заметила, как вы смотрели друг на друга во время отпевания, когда ты с Лизой стояла. Но всё совсем по-другому получилось.

Дело в том, что задолго до того, как Лена появилась в нашем театре, у меня с Андреем был бурный, но, впрочем, короткий роман. К тому времени, как они поженились, я сама была уже несколько лет как замужем. Ну а в момент её смерти как раз разводилась.

— Леночка! А того урода, который тебя убил, ты здесь видела?

— Совсем вскользь. Видишь ли, после смерти тебя окружают родственники, близкие, друзья, те, с которыми по жизни было много общего, и обстановка такая, к которой ты склонялся в жизни. Нас же с ним ничего не объединяло. Мы как с разных планет. Существуем теперь в разных местах и по-разному. Просто когда умирает человек, с которым пересекалась твоя земная жизнь, ты об этом тут же узнаёшь. Как только тебя сбили, мы, все кто здесь, узнали о твоей смерти ещё до того, как ты сама это поняла. Ну а когда убили его – ведь он тоже был убит – я из чистого любопытства взглянула, куда его повлечёт. Стоило бы посочувствовать, но мне не хочется.

— А существует ли что-то особенное для тех, кто не своей смертью умирает? Ну, для тех, кого убивают?

Лена улыбнулась:

— Ты про себя беспокоишься?

Я даже не сразу сообразила, что она имеет в виду. А действительно, я ведь тоже умерла не от старости: меня тоже убили, пусть и не преднамеренно.

— Нет. У Бога ни для кого никаких привилегий нет. Разве что самоубийцы стоят в стороне. Здешнее положение определяется только тобою самим, – продолжала она, – важны только собственные мысли, чувства и действия. Сложность в том, что ты обретаешь не цели, к которым стремился в своей жизни, а те самые средства, которые использовал для их достижения. Если кто-то вёл нищенское существование, сколачивая капитал на будущее, то уготовил себе нищету и здесь. В общем все, кто считали, что цель оправдывает средства, попали в свою же ловушку. Может и обидно, но, если подумать, то на самом деле справедливо. Ну а для меня были так важны семья и ребёнок, что я долго вообще не могла оторваться от земного. Потом, я трусихой была по жизни, а когда сюда выныриваешь, то твои склонности как бы обнажаются и усиливаются, а страхи так вообще материализуются. — Она немного помолчала, вспоминая о чём-то своём. — Вначале я многого здесь страшилась, пока не поняла, что сама себя пугаю. Знаешь, я тебе немало могла бы рассказать, но всё равно пока сама не переживёшь – не поймёшь. На самом деле, только кажется, что этот мир похож на тот – здесь всё совсем другое, и сам ты другой. Вот смотри!

Она берёт книгу, лежащую перед нами на журнальном столике, раскрывает её, и неожиданно начинает рвать и комкать в ней листы.

— Смотри! – повторят она, захлопывая разорванную книгу и возвращая её на столик. Буквально через секунду снова берёт её в руки, раскрывает и листает перед моим носом, – книга абсолютно цела. Беру книгу и просматриваю сама, – все страницы целы. Гляжу на Лену в недоумении – что за фокусы?

— Здесь ничего нельзя испортить, сломать, уничтожить или, наоборот, исправить. Ну, например, я могу переставить эту мебель так, как она никогда там, в телесном мире не стояла, но если я выйду из комнаты и вернусь снова, то непременно застану старую обстановку. Поначалу меня это страшно озадачивало, я проделывала изменения в самых разных вариантах сотни раз, пока не поняла: всё, что я пытаюсь здесь сделать, всего лишь недолговечный мираж.

— Постой, не хочешь же ты сказать, что люди тут как белки в колесе?

— Нет-нет! То, о чём я говорю, относится к Личной области. Не только «книгу разорвать», – в Личном вообще ничего нельзя изменить.

— Личная область – это что?

— Это та самая жизнь, которую каждый прожил в теле. На местном сленге – «Личка». В ней всё точно такое, каким было проявлено в телесной жизни. К примеру, эта вот комната ведь и сейчас существует там, в физическом мире, в ней сменилось уже несколько хозяев, она неузнаваемо переменилась, но в моём Личном мире она такая навсегда, а все перемены здесь ограничены теми, которые производились при моей жизни.

—А тебе не надоел такой вечно неизменный Личный мир? Старое вспомнить, конечно, приятно, но ты-то уже столько лет здесь. Прошлое для того и прошлое, что б его за спиной оставлять. Будущее куда интереснее. Разве не так?

— Так. Только путь туда лежит через Личное.

— А нельзя его быстренько проскочить и вперед.

— Быстренько не получается. Пройти через Личную область не так-то просто. В ней нельзя миновать ни одного закоулка. Рукописи ведь действительно не горят. Больше того, в Личном существует каждый момент земной жизни. Ни одну букву из собственной летописи не получится пропустить или выкинуть.

— А разве не было многое в жизни предопределено? Ведь не всё и не всегда зависело от нас самих? Ведь была же у каждого своя судьба?

— Да, похоже, что Личные миры существовали ещё до нашего рождения.

— Другими словами, в телесной жизни всё было предопределено? – некоторое время я просто молчу. – Здесь тоже всё прописано? Ну, будущее?

— Никто не знает.

— А если да, то кем прописано?

— Ну как тебе ответить? Создателем, Богом. Тут не принято разглагольствовать на эту тему. Слишком очевидна несостоятельность всех прежних религиозных откровений, чтобы изобретать новые.

Она смолкла. Молчала и я, переваривая услышанное.

— Леночка, а вообще, что теперь в моей власти? Я ведь догадываюсь, что я не вполне самостоятельна, как будто бы кто-то меня переставляет из одного места в другое.

— Да, у каждого есть сопровождение, особенно на первых порах, можно сказать – ангелы-хранители, проводники. Они не позволяют случиться ничему особенно плохому. Здесь вообще нет ничего плохого, кроме того, что ты сам приносишь внутри себя. Вот со своим собственным «плохим» придётся помучиться, а так бояться ничего не надо. И на земле надо было учиться ходить. Первое время тебя будет притягивать само окружение. Вообще же притягивается то, к чему сама склоняешься. Скоро научишься и будешь самостоятельно перемещаться в нужную обстановку. А знаешь, чем я сейчас занята? – Догадываюсь, что она намеренно переводит разговор на другую тему. Видно, не хочет перегружать меня новой информацией. – Не поверишь, – изучаю древний арамейский язык.

— ?

— Это уже восемнадцатый, – она рассмеялась моему удивлению. – Захотела почитать Шекспира в подлиннике, – освоила английский, ну и старый английский, конечно. Потом французский, немецкий, итальянский. Конечно, пришлось повозиться с китайским, с японским…

— А как?!

— Ну конечно через Личные миры других, – это единственный способ. Ты знаешь, я до сих пор сама многого не понимаю, – продолжила она, отвечая на моё недоумение. – Знаю только, что я никуда не делась, что жизнь продолжается, правда совсем по-другому, но очень даже бурно, во всяком случае, у меня. Да, некоторым здесь тяжело приходится. Этому уроду, как ты его назвала, совсем не сладко. Я только со стороны заглянула туда, где он, – обдало такой вязкой тяжестью, таким смрадом, таким зудящим беспокойством… Жутко неприятное состояние, даже вспоминать не хочется. Хотя, ты знаешь, по большому счёту я на него зла совсем не держу. Во-первых, мне и было предназначено прожить немного, а во-вторых, убить в принципе невозможно. Знаешь, ведь есть и другая сторона: сейчас вот начали приходить мои ровесники и, только пойми меня правильно, я впереди вас всех. Я тебе очень рада, – по её тону я поняла, что пришла пора прощаться, – мы с тобой ещё обязательно пообщаемся. Теперь тебя обязательно проведут по Личной области, – надо встретиться с теми, кто на твою жизнь повлиял, на которых ты повлияла…

Мы обнялись и долго сидели молча. Я вспоминала восьмидесятые и девяностые: перипетии своей собственной семейной жизни, нахлынули подробности романа с Андреем, несколько встреч с ним уже после Лениной смерти... Между нами была стена недосказанности, обиды и непонимания, предлагающая сломать себя, но ни он, ни я не поступились своим самолюбием. Возможно, он даже не понимал, на что я была обижена и чего не могла простить.

— На самом деле, прощать надо научиться. Другого выхода нет, – ответила моим мыслям Лена.

Я не удивляюсь. Я уже догадываюсь, что в этом мире тайных мыслей не бывает. Это хорошо – меньше шансов остаться непонятым, хотя с другой стороны, а что «с другой стороны» – не соврёшь? ничего не скроешь?..

— А второй том «Мёртвых душ» читала?

— С трудом. Почерк у той женщины, которой он диктовал, непривычный, да ещё эти яти. По правде говоря, мне ранний Гоголь больше нравится, да и сам он сжёг рукопись потому, что считал: в молодости писал лучше…

ТЕРРИТОРИЯ СНА

ГЛАВА 6

Наконец-то я точно знаю, с кем встречусь в следующее мгновение.

Я стою на дороге посреди бескрайнего поля созревающих колосьев пшеницы. Навстречу идёт стройная молодая женщина. На ней длинное свободное платье нежного абрикосового цвета, украшенное полоской цветной вышивки по краю неглубокого выреза и посередине длинных рукавов, собранных на узенькие манжеты. Её наряд смотрится элегантно и неожиданно современно, даже несмотря на гладкие русые волосы, заплетённые сзади в косу. Мы открываем объятья друг другу.

— Бабушка, это ведь ты была рядом со мной всё это время? Я вообще была уверена, что первой увижу здесь именно тебя.

— В самом деле, я была рядом. Но ты, пожалуйста, не путай основное постоянное присутствие и всех нас, кто незримо встречал тебя здесь. Пойдём-ка вон туда, – по правую сторону от нас среди бесконечного солнечно-жёлтого поля на зелёном пригорке стоит пышное дерево, влекущее к себе благодатной тенью.

...

Бабушка умерла накануне своего столетия. Когда родилась я, ей уже шёл шестьдесят пятый. Старенькая неграмотная деревенская старушка. Помню, как мы с сестрёнкой забавлялись, прося её произнести слово «температура», – у неё выходило очень забавное: «пемператур». Мы покатывались со смеху, и она со своим добродушным характером заливалась вместе с нами. Сейчас рядом со мной молодая грамотно говорящая женщина, но меня это не удивляет: я уже встречалась с нею такой в своих осознанных снах. Они пришли ко мне спонтанною. И надо заметить, в то время я даже не подозревала о возможности подобных переживаний. Первое осознанное сновидение меня просто ошеломило. Все его нюансы навсегда врезались в память.

...

Мне снился вечер и я сама, идущая домой привычной, исхоженной сотни раз дорогой. По сторонам был привычный вид финских домиков военного городка в пригороде Ленинграда. В нём прошло моё школьное детство. Я шла, ни о чём не думая. За хорошо знакомым домом повернула налево, а чуть дальше – за дом направо. Слева от меня показалась задняя стена местной баньки. Можно было обогнуть её и выйти на дорогу, но я пошла правее, дворами. Вдруг передо мною возник длинный одноэтажный дом, внутри которого у окон столпились женщины, разглядывающие меня с нескрываемым изумлением. Что-то было не так. Я опешила: откуда здесь взялся этот дом, и почему я вызываю такое любопытство у этих женщин? В это самое мгновенье внезапно моё сознание чудесным образом прояснилось, как будто с него спала некая пелена. Это можно сравнить с состоянием, когда выходишь из душного помещения, в котором провела так много времени, что духоту его не воспринимаешь, на чистый свежий воздух. Я внезапно осознала, что сплю, а всё, что вокруг, это мой сон.

У меня дух захватило от того, как ясно, как реально выглядел окружающий меня мир. Я едва справлялась с волной нахлынувших чувств. Подошла к двери в дом, открыла её и вошла в тёмную прихожую. Там повернула налево. Я понимала, что в помещении темно, но я ясно видела деревянные стены коридора, ведущего в комнату. Слишком ясно! Непривычно ясно!

Вошла в комнату. В ней были такие же деревянные тёмные от старости стены, как и в коридоре. Я провела рукой по поверхности стены: прохладная, чуть-чуть шершавая. Настоящая! Твёрдая! Деревянная! Удивительно, ведь всё, что вокруг, мне снилось, то есть реальной стены ведь не было, я отлично понимала, что она существует лишь в моём воображении, но тактильное чувство было абсолютно достоверным. В комнате передо мной стояла молодая женщина, а я откуда-то знала, что это моя бабушка, которая умерла уже много лет назад. Самое удивительное, было очевидно, что она поражена нашей встрече не меньше меня. Я же совершенно остолбенела. У меня в голове крутилась одна-единственная мысль: «Я же сплю! Как же это всё может происходить?» Наконец она должно быть что-то поняла, подошла и обняла меня. Я стояла, уткнувшись в её плечо, и лихорадочно пыталась сформулировать хотя бы одну мысль. Мне слишком многое хотелось сказать сразу: и что происходящее невероятно, и что я её очень люблю и помню, и множество всего о своей жизни. В калейдоскопе вопросов от «как же устроен мир» и «в чём смысл жизни» до «что это за сон, который так похож на явь» невозможно было выбрать главный. Она отстранила меня от себя, долго смотрела, а потом произнесла весьма неожиданную вещь: «Не забывай, что ты красивая!» Чувства переполнили меня. Перехватило горло. Не в состоянии сдерживать эмоции, я зажмурила глаза. Разом стало темно, и я тут же ощутила себя лежащей в постели...

Хотя я знала, что встреча произошла во сне, я не сомневалась в её реальности. Ведь, несмотря на несовершенство индивидуального сознания, в каждом из нас всё же существует таинственный механизм, который позволяет безошибочно отличить сон от яви. Это необычное сновидение побудило меня обратиться к своим снам и заняться вещами далёкими от основой профессии. В результате, мир открылся для меня совершенно по-новому…

За этим первым сновидением последовали другие, но только через несколько лет после первой в таком же «прозрачном» сне произошла наша вторая встреча.

В тот раз мне снилось, что я куда-то иду, ни на что не обращая внимания, ничего не видя вокруг. Отчего-то нервничаю и никак не могу сообразить, что же случилось, почему я так беспокойна. Наконец останавливаюсь и осматриваюсь: где я и куда направляюсь? Оказывается, я в том самом месте, что в своём первом осознанном сновидении. И в тот же момент сознание стало проясняться, а я начала постепенно осознавать, что снова нахожусь в прозрачном сне.

Навстречу мне по дорожке между домов шла и улыбалась знакомая женщина, – я уже знала, что это бабушка. И хотя осознанные сны уже приучили меня к самым невероятным вещам, но эта встреча всё равно выделялась на фоне всего остального.

В этот раз мы с бабушкой сидели на лавочке возле дома, в котором наше семейство – мама, папа, бабушка и мы с сестрёнкой – жили с середины пятидесятых, после того как папу перевели преподавать из Севастопольского военно-морского училища в Ленинградское. Разговаривая с бабушкой, я внутренне поражалась реальности окружающей обстановки. Я пристально вглядывалась в неё, но не видела ничего, что могло бы зацепить своей неестественностью и подтвердить, что это всего лишь сновидение. Если бы не моя собеседница, то всё вокруг выглядело вполне реально, совершенно так же как наяву.

Между прочим, я её спросила:

– Бабушка, ты понимаешь, что это мой сон?

– Да, да, – ответила она, хотя на большинство моих вопросов только улыбалась и твердила как бы даже про себя: «Всё узнаешь, всё узнаешь…»

Я смотрела тогда на молодую красивую женщину, почти физически ощущая доброту и любовь, исходящие от неё, и была совершенно уверена, что это моя бабушка. В то же время я спрашивала саму себя: «Боже мой, почему я в этом уверена? Откуда во мне это знание?»

Бабушка прожила тяжелейшую жизнь в российской деревне в эпоху революций и войн. Я помню её сморщенные дрожащие (непрекращающийся тремор) жёлтые руки, лицо с перебитым носом, постоянный беленький ситцевый платочек на голове, её особенную деревенскую речь. Русская неграмотная крестьянка, которая всю жизнь тяжело трудилась, на долю которой выпало пережить все войны двадцатого века, революцию, пережить двух мужей, родить даже не знаю сколько детей. Когда появилась я, только пятеро из них, включая мою маму, были живы. Для меня всегда было загадкой, каким чудом она смогла не озлобиться, не ожесточиться, подвергнувшись всем лишениям и испытаниям, которые свалились на её плечи в пору российского лихолетья. Перед сном она обычно вставала ни колени у своей постели и тихонечко долго молилась: благодарила Господа за прожитый день, просила добра для всех многочисленных родственников – и умерших, и здравствующих, – вспоминая каждого по имени. Среди них были и мои мама с папой, и я с сестрёнкой. В церковь она никогда не ходила. И вовсе не потому, что поблизости к дому действующей церкви не было. Думаю, ей не нужна была церковь. Она веровала истинно, искренне – церковный формализм и ритуальность такой вере не нужны. Молилась Богу, как будто бы разговаривала с реальным собеседником. Никогда ни на что не жаловалась, но часто извинялась перед ним за других и объясняла, что вот «Лизка (моя мать, её дочь) опять чего-то вспылила, так она это не со зла, просто характер такой причинный. А что девки болтают (я с сестрёнкой всё время пытались доказать ей, что Бога нет), так они ещё малые и неразумные».

Мама перевезла бабушку из голодной послевоенной деревни к нам в город вскоре после моего рождения. Наша детская – я с сестрёнкой (мы погодки) и бабушка. К сожалению, со своим тяжёлым характером мама ни с кем никогда не могла ужиться, и когда мы подросли и уже оканчивали школу, бабушке приходилось уезжать от нас к другим своим детям. При этом бабушка всегда была исполнена к ней терпением и сочувствием. Когда мать «отходила», она снова привозила бабушку. Умерла бабушка в Челябинске у маминой сестры, нашей с Танечкой тёти. До самой смерти она была на ногах и со светлой памятью. В свой последний день, первого мая – праздник, сидела за общим праздничным столом, даже выпила рюмочку водки и закусила домашними пельменями. Ночью моя двоюродная сестра проснулась оттого, что бабушка сползла с кровати на пол. Пожаловалась, что внутри жжёт, и впала в забытьё. Скорая приехала быстро, но бабушка уже была без сознания и в течение нескольких часов умерла.

А теперь передо мной сидела женщина на вид 30 – 40 лет без признаков увядания, но освящённая мудростью прожитых лет. Говорила вполне грамотно, а ведь я прекрасно помнила бабушкину специфическую речь, её малороссийский говор. К тому же я совершенно ясно понимала, что находилась в собственном сновидении.

– Бабуся, это ведь ты? Почему я знаю, что это ты?

– Ты тоже очень изменилась. Сколько времени прошло! Деточка, не меняется только то, что позади, а мы с тобой «в сейчас». Ты меня не по телу узнала, и я тебя не по телу…

...

Но вот мы снова рядом «в сейчас» и уже вовсе не во сне.

— Рассказать о маме с папой?

— Да нет, я давно сама к ним заглядываю.

— Ты же говорила, не надо смотреть в тот мир из этого?

— Это правда. Когда смотришь туда в первое время после ухода, то волей-неволей подпитываешь свои невидимые тела, которые, по-хорошему должны вовремя отпасть вслед за видимым. По незнанию человек поддерживает особую область, которая в ответ начинает удерживать в себе его самого.

— Ну и что?

— Эта область порочна: в ней невозможно развиваться. Естественный ход жизни нарушается не в момент телесной смерти, а когда теряется возможность идти дальше.

— Господи! кого волнует какое-то развитие, да ещё в такое время?

— Гораздо больше людей задумываются о смысле, чем может показаться. А в момент перехода никто не остаётся без проводника.

— Да кто прислушивается к чужим советом?

— Конечно, многим так и не удаётся оторваться от того мира, но свободу выбора никто не отменял. Признаюсь, я отчасти перестраховывалась. Тонкие тела распадаются не сразу. Существуют сроки: три, семь, девять, двенадцать, сорок земных дней, – периоды, когда преодолеваются разные границы между мирами. Ну а я уже могу свободно смотреть в телесный мир, правда, совсем по-другому. Когда-нибудь и ты сумеешь так же.

— А что с теми, кто не смог оторваться от привычной обстановки?

— Они рискуют умереть на самом деле. Видишь ли, после телесной смерти наш жизненный опыт может восприниматься всеми. Рано или поздно, когда он полно и адекватно отразится в других людях, сами личности исчезнут, растворятся в недрах Бытия, – нет никакого смысла в их дальнейшем существовании. Поэтому я и говорила тебе: «Как только поймёшь, что умерла, уходи, не оборачивайся. Дай возможность всему, что держало тебя в телесном мире, естественно переродиться».

— Куда же мне теперь направиться?

— Никак не можешь понять, где ты? – она как-то особенно взглянула на меня, словно я спрашивала о том, что должна бы знать сама, но тут же, будто приняв условия игры, продолжила: – Если всё происходит правильно, то вскоре после физической смерти, пройдя через Личную область, человек попадает в какое-нибудь конкретное место на Общей территории. У себя и у Олега ты уже побывала. По мере освоения Личной области Общая территория для тебя будет расширяться.

Она немного помолчала, потом, видя, что мне явно не хватает её разъяснений, заговорила вновь:

— Нынешний мир представляет собой всего лишь область перехода. На самом деле, мы ещё не в новой действительности. Состояние местных «жителей» подобно нахождению в материнской утробе: человек уже есть, но до настоящего рождения ещё далеко. Этот мир кажется безграничным, как и телесный, правда, несколько иначе безграничным. В нём много непонятного, но есть и очевидные вещи, которые быстро становятся видными. Так, в теперешнем мире существует явная разница между двумя его сторонами: Личной и Общей. Причём, в Личном у каждого содержится не только всё, что было создано телесностью, но и созданное фантазиями, мечтаниями, отдельными мыслями. Ты на собственном опыте убеждаешься, что все проявления Бытия реальны. Всё есть реальность, и ничего кроме неё не существует по определению, – бабушка говорит медленно, словно подбирая фразы, которые будут понятны именно мне. – Однако есть реальность и реальность. Истинная реальность существует по законам, неподвластным теперешнему человеку. Мы не в состоянии изменить их, им можно лишь следовать. Подвох состоит в том, что мы обладаем собственной волей. В каждом человеке есть божественное начало, способное творить и создавать свою действительность. Поэтому реальность реальности – рознь. Вот, например, Личные области, которые созданы нашими индивидуальными переживаниями. Они хотя и похожи на истинную реальность, но ограничены отдельностью сознания. Кстати, мир перехода включает в себя и Личные миры тех, кто зацепился за физический мир и дальше уже не продвинется. Очень важно научиться различать иллюзорную реальность и естественную, потому что разница между истинной действительностью и между собственным миром принципиальна: реальность Создателя живая, а человеческая – мёртвая. В естественной реальности человек живёт и развивается, а собственная реальность лишь демонстрирует уровень индивидуального развития. Она лишь помогает усвоить «пройденный материал». В ней нет перспективы, нет будущего. Находясь в Личной реальности, каждый имеет предел. К тому же, всякого подстерегает серьёзная опасность: твои «уроки» могут быть усвоены не только тобою самим. Надо трудиться. Кстати, твоя подружка – молодец, она уже поняла, что надо делать. Рано или поздно отдельные человеческие фантазии растворятся как миражи в истинной реальности, а личность, которая их освоила, окажется перед лицом собственного преображения.

Она замолчала.

— А у тебя ещё много «работы»?

— Я почти готова идти дальше, но всё же я ещё тоже здесь, – надо встретить всех своих.

— И как долго мы живём в мире перехода?

— О! Очень по-разному. По земным меркам: и столетия, и считанные месяцы. Сейчас приходят всё более и более зрелые люди. Я-то умерла вовсе неграмотной, имеющей очень примитивные знания о мире. Конечно, дело не в самом образовании – оно навёрстывается очень быстро, но приобретение знаний важно для развития разума, для развития сознания.

— Что же самое важное?

— Самое главное – насколько человек способен любить, – не задумываясь, как само собой разумеющееся отвечает она.

Мне хочется спросить бабушку, возможен ли здесь секс, но я стесняюсь задать ей этот вопрос. Я совершенно забыла, что мои мысли для неё – не секрет.

— В том виде, который ты имеешь в виду, – нет. Но как акт любви, с которым земной секс не идёт ни в какое сравнение, – да.

— И тебе уже привелось пережить это?

— Да.

— Кто же он?

— Не он – она! Не хочу вводить тебя в смущение, – твоё сознание ещё всё во власти земных представлений. Постарайся не делать никаких выводов, но оба моих партнёра по любви здесь – женщины. Одну из них ты знала. И ещё, если на Земле акт любви предшествовал рождению третьего, то теперь двое становятся одним.

Её откровения, может быть, и могли бы смутить кого-то, но не меня – я знаю, насколько нравственно чистой и целомудренной была бабушка. И всё же не удерживаюсь от реплики:

— Оба?

— О! В идеале все люди должны стать партнёрами в любви. Когда-нибудь такое произойдёт обязательно, – в этом вообще смысл Бытия. Людочка, ты ничего не чувствуешь? Ты нужна кому-то, – прерывает она сама себя.

По правде говоря, я действительно уже какое-то время ощущаю некоторое беспокойство. Догадываюсь, что это снова Олег.

— Иди, иди, – говорит бабушка, – ты нужна ему, а мы ещё успеем наговориться.

— А как идти?

— Очисти от всего своё сознание, потом представь облик нужного человека или какое-то место и как бы потянись к нему. Всё основано на умении управляться со своим сознанием.

Я принялась представлять образ Олега: бабушкино лицо и вся окружающая обстановка помутнели перед моим взором, как будто бы я была в очках, стёкла которых начали запотевать, а из туманной дымки тут же начало проявляться расстроенное лицо Олега.

ГЛАВА 7

— Что-то стряслось? – спрашиваю, не успев даже осмотреться.

— Меня хоронили сегодня. Мама плачет – просто сил нет. Мне её жалко очень. И сделать ничего не могу, и уйти не получается, она меня как будто за горло держит. Мои сказали, что ты можешь мне помочь встретиться с ней в её сне.

Я удивилась:

— Думаю, у них это лучше получится. Я же всё делаю по наитию, вслепую, – сама не понимаю, как получается.

— Они объяснили, что мы с тобой умерли одновременно и потому одинаковые для земного мира, а они уже другие. Если кто-то и может сопроводить меня к ней в сон, то только ты. В общем, я сам ничего не понимаю, – говорю, что услышал. Так что?

— Ну, давай попробуем, но я ничего не гарантирую. Недавно я и вправду попала на территорию сна, но ведь к своей собственной матери…

«Да что это я ломаюсь? – подумалось мне. – Почему не попробовать? Тем более что его проводники, наверное, знают, что советуют».

— В любом случае надо дождаться, чтобы она заснула, – говорю Олегу. – Пошли к ней.

— А как идти? – задаёт он мне тот же самый вопрос, который несколько мгновений назад звучал из моих уст.

— Всё зависит от умения управлять своим внутренним состоянием, своими мыслями. Очисти себя от постороннего, представь себе её облик и потянись к нему.

И вот нас окружает уже знакомая обстановка дома его родителей, в котором мы с Олегом были в прошлый раз. Вижу родителей, племянницу с мужем, ещё двух женщин и мужчину, заходящих в дверь.

— Наверное, с поминок приехали, – ясно осознаю мысль Олега. Его самого не вижу. Понимаю, это означает, что мы в физическом мире. Впрочем, я и без того уже ощущаю это: на фоне предыдущего тотального чувства лёгкости, я как будто погрузилась в едва-едва уловимую плотность.

Олег рассказывает, кто есть кто.

Между тем родственники, вернувшиеся после похорон и поминок, расположились в гостиной-столовой и собрались пить чай. Ну а мы с Олегом «вышли погулять» по их палисаднику, потом переместились в другое место неподалеку. Он показал мне дом, который когда-то был их дачей. Когда его бизнес пошёл в гору, он по случаю купил участок с уже готовым фундаментом и первым этажом будущего загородного дома в получасе ходьбы от этой вот дачи. Всего за год новый дом был достроен. Цены на недвижимость в то время росли такими темпами, что, продав через два года старую дачу, семья, а вернее Олег, вернул все собственные вложения в новый дом, цена которого в свою очередь превратилась в цифру с шестью нулями. Олег посвящал меня во все детали этого семейного гешефта, рассказывал о подробностях своего немчиновского детства…

Между тем наступала ночь, и мы переместились назад, в теперешний родительский дом. В нём все расходились спать. Родители уже улеглись в своей спальне на втором этаже, оставив дверь в неё приоткрытой. Хотя в теперешнем состоянии для нас с Олегом это не имело никакого значения.

Благодаря своим занятиям сновидениями я немного знаю территорию сна. Знаю, что сперва человек ныряет в неё очень глубоко, туда, откуда не может принести никаких воспоминаний. Возможно, там мы встречаемся со своими ангелами-хранителями, которые, незримо оберегая, ведут нас по жизни. Земное сознание не в состоянии находиться в той глубине долго, поэтому оно периодически возвращается в физический мир, проходя через область сновидений, о которой каждый способен вспомнить. На мгновение мы просыпаемся, но тут же устремляемся назад, забывая свои первые сновидения и пропуская мимо сознания эти краткие пробуждения.

Мы с Олегом устраиваемся вблизи его засыпающих родителей, и я снабжаю его последними инструкциями.

— Надо попытаться как бы слиться с человеком, подстроившись под его позу, под его дыхание. В общем, постарайся словно «потерять» себя и стать тем самым человеком, в сознание которого ты пытаешься проникнуть. Я тоже буду пытаться это сделать. Мы объединим свои усилия – значит, у нас будет больше шансов добиться желаемого.

Некоторое время ничего не происходит. Вскоре я перестаю обращать внимание на время и лишь стараюсь «раствориться» в спящей женщине, лежащей передо мной. Я не улавливаю момент, в который вдруг обнаруживаю себя за спиной женщины, стоящей у ленты конвейера. Она закручивает какие-то детали, проезжающие перед ней. Нервничает оттого, что некоторые детали пропускает. Рядом со мной за её спиной стоит Олег. Я вижу его очень отчётливо – значит, мы уже не в физической реальности.

— Олеженька, по-моему, мы в её сновидении. Теперь нам надо перевести её внимание на себя.

Я обнимаю женщину за плечи, пытаясь развернуть к себе, но она отталкивает меня. В это время лента конвейера начинает двигаться быстрее, над нами замигали разноцветные сигнальные лампочки, и раздались короткие тревожные гудки. Я собралась, сосредоточилась и совершенно импровизационно, усилием воли приказала конвейеру остановиться, а сигналам замолкнуть. Действительно стало тихо, а лента конвейера хотя и не остановилась, но значительно замедлила свой бег, и главное – она стала пустой.

— Олеженька, пожалуйста, вспомни какое-нибудь место семейное, домашнее, в котором было хорошо.

Ничего не происходит. Я оборачиваюсь к Олегу и буквально вижу, как он силится что-нибудь вспомнить, но у него ничего не получается.

Всё как-то передёргивается, и передо мной снова спящая мать Олега. Я не вижу Олега, но чувствую, что он расстроен и обескуражен.

— Не расстраивайся. У нас всё получится, – пытаюсь его взбодрить. – Делаем всё точно так же, а если снова проникнем в её сон, то, пожалуйста, начни вспоминать ну хотя бы двор в том вашем деревянном доме-даче.

И снова я пытаюсь «растворить» себя в лежащей передо мной женщине. Опять проходит, кажется, масса времени, вдруг пространство вокруг светлеет, потом разом надвигаются сумерки, и я вижу женщину, карабкающуюся по обычной деревянной с перекладинами лестнице. Лестница ненадёжна даже на вид, а когда она ставит ногу на очередную ступеньку, то лестница превращается в верёвочную дорогу, перекинутую через ущелье. Я оборачиваюсь к Олегу, – он стоит рядом со мной.

— Вспоминай, Олеженька! Вспоминай!

Дорога под женщиной раскачивается всё сильнее, в вышине слышится завывание ветра, а внизу нельзя ничего разобрать в невозможной глубине.

— Олеженька дорогой, ну же: лето! солнце! зелёная трава! кусты смородины у забора! Дом! Радость! Счастье! Детство! Мама!.. – выкрикиваю я.

Женщина медленно и удивлённо поворачивается к нам.

Мы втроём стоим у деревянного дачного дома, по-видимому, у его задней стены, – сюда выходят лишь окна. Под одним из них отцветает роскошный куст жасмина, усыпав всё вокруг белыми лепестками цветов. В глубине участка виднеется летний туалет и край сарая.

— Олег, ты что здесь делаешь? – спрашивает женщина.

Я не знаю, кто из них растерян больше.

— Олег, ты не умер? – говорит она.

Вижу, он не знает, как себя вести и боится сделать что-то не так.

— Да не бойся ты, можешь её обнять. Поговори с ней и попроси больше не плакать.

Я делаю несколько шагов в сторону, давая им возможность пообщаться наедине. Боковым зрением вижу, как он подходит к матери, как она утыкается в его плечо…

...

Я стою в бездумье у отцветающего куста жасмина, вдыхая его сладкий аромат. Боже, какое это блаженство: запахи черёмухи, жасмина, цветущего шиповника, сирени и ландышей – моих самых любимых цветов…

— Спасибо тебе, – отвлекает меня Олег, дотрагиваясь до моего плеча.

Его мамы уже не видно – наверное, время этого сновидения у неё закончилось. Каждую ночь люди пять-шесть раз путешествует вглубь территории сна и столько же раз попадают в зону сновидений, задерживаясь в ней всё дольше и дольше. Последнее сновидение перед утренним пробуждением обычно самое длинное, но мы перехватили маму где-то в середине ночи.

— Поговорили?

— Да, всё в порядке.

— У моего мужа была дача, мы каждое лето там жили, а последние годы перед расставанием и зимой тоже. Там перед окнами большой комнаты тоже рос старый куст жасмина. Во время цветения, когда раскрывали окна, изумительный аромат стоял во всём доме, – сущее удовольствие.

Но Олег, кажется, не слышит меня. Он с интересом и удивлением разглядывает окружающую обстановку.

— Послушай, здесь совсем так, как было в детстве.

— Почему это тебя удивляет?

— На самом деле нынешние хозяева давно всё переделали. А здесь вон и качели даже вкопаны.

— Конечно, мы ведь сейчас не в физическом мире. Мы видны друг другу – значит, мы в другой реальности.

Олег не слушает меня. С явным изумлением он ходит по участку. Трогает, нюхает, рассматривает.

— Смотри! – в его руках детская игрушка – грузовичок с привязанной к нему старой верёвкой. – Это же моя игрушка. Как она здесь? А я ведь про неё совсем забыл.

Точно так же когда-то я сама поражалась достоверности обстановки из собственного прошлого, с которой сталкивалась в осознанных сновидениях. Но сейчас мои мысли совсем о другом. Почему-то из памяти не выходит тот мужчина у реки, родственник Олега.

— Олег, я хотела спросить тебя про твоего дядю, который был там у реки, ну который в Египте погиб.

— Я его не очень хорошо знал. Когда он умер, я ещё в школе учился. Ему, по-моему, немного за тридцать было. Женат не был, детей тоже не было.

— Послушай, давай-ка сходим к «твоим». Не бойся, это никуда не денется, – добавляю я, поймав его взгляд. – Обещаю, потом вернёмся сюда же вместе.

Олег молча соглашается со мной. И опережая мои собственные усилия, каким-то образом перед нами снова возникает берег реки с сидящими прямо на траве людьми. Очевидно, всё же что-то со стороны помогает осуществляться нашим намерениям. Олег направился прямо к бабушке, а я в сторону молодого мужчины, сидящего сейчас в стороне от всех и странно расположившего меня к себе. Он поднимается навстречу, словно давно ждёт именно меня.

— Здравствуйте, – я протягиваю руку для пожатья и готовлюсь произнести: «Меня зовут…».

— Я знаю, – перебивает он меня. – Я вас, Людочка, очень давно знаю, хотя вы наверняка не помните и не узнаёте меня.

— ?

— Это была неприятная для вас история. Вы попали тогда в институт Склифосовского.

...

Попытка суицида.

Да, было и такое. Какими же нелепыми и вздорными выглядели позже и тогдашняя ситуация, и сам поступок!

Вроде бы у меня был счастливый брак по взаимной любви. Муж, пожалуй, любил меня даже сильнее. Но обстоятельства сложились так, что как-то утром я застала его в квартире приятеля с незнакомой мне девушкой. Он не ночевал дома: засиделся у этого самого приятеля – с вечера там собралась мужская компания, а чтобы я не сильно возмущалась, сослался на какие-то дела на даче и на необходимость заночевать там. Прекрасно догадываясь, где же он провёл ночь на самом деле, и горя праведным желанием уличить мужа в принципе в невинной лжи, утром я поехала по знакомому адресу и напоролась на совершенно неожиданную для себя картину. Воображение дорисовало всё, что было и чего не было. Разбираться я, разумеется, не стала. Залепив пощечину, опрометью выскочила из квартиры. Но, Господи! Почва ушла из-под моих ног. Во мне что-то нарушилось, словно контузило взрывом. Я так была уверена в нём! Мне было невыразимо плохо, и это надо было каким-то образом прекратить. Внешне я, вероятно, выглядела и действовала даже спокойно. Вернулась домой, обошла комнаты, – проверила, всё ли в порядке. Позвонила заведующей труппы, – предупредила, что в Театр приехать не смогу. (Я – актриса и тем вечером должна была работать в спектакле. С тех пор я точно знаю, как нужно играть самоубийство). Мой свёкор пользовался снотворным. Я взяла несколько упаковок сильнейшего лекарства, насыпала таблетки в стакан, налила прямо в них воды и выпила. Легла на кровать. Потянуло в сон. Тело немело. Я провалилась в темноту. Вынырнула оттуда через несколько суток. Открыла глаза, – передо мной проём зарешётчатого окна. Первая мысль, которая меня посетила: «Оказывается, в Раю на окнах решётки». Провидение вернуло меня к жизни: мужа что-то сорвало с работы, он приехал домой и нашёл меня на постели с пеной изо рта. Больше того, мы прожили вместе ещё около десяти лет.

Я знаю, что в той темноте со мной произошло что-то очень важное, хотя и не помню, что именно. Тот безрассудный поступок не изменил моего отношения к смерти: я не боялась её никогда, но он изменил отношение к жизни. С тех пор я твёрдо знала: ничто, никакие отношения, никакое благополучие, никакая успешность и здоровье, – не сравнятся с бесценными мгновениями самой жизни. Жизнь – дар, который не сравним даже с высшей свободой, состоящей в том, что до определённого момента конец своей жизни мы держим в собственных руках.

...

— Когда я таблеток наглоталась?

— Я тот самый молодой врач, который вёл вас.

— Плохо помню пребывание в больнице.

— Это нормально.

— Как же вы меня запомнили? Столько пациентов...

— Ну, во-первых, пациенты всегда запоминаются, а вы для меня особенная пациентка. Вы мне понравились. Очень. После был на ваших спектаклях несколько раз. Вы, конечно, необыкновенно хороши внешне, но во время бесед в больнице зацепили меня ещё другим. Там ведь человек в таком состоянии, когда себя не контролирует, обнажает нутро, не стесняясь, не заботясь о том, как воспринимают его слова. Очень вы мне в душу запали. Я надеялся, что вы с мужем разведётесь, и тогда думал познакомиться с вами, но ничего такого не случилось, а через семь лет я погиб. Но и отсюда иногда наблюдал за вами.

— Мне кажется, или я вас действительно во сне видела?

— Думал, вы меня не замечаете.

— Как странно, в жизни не знать, а здесь вдруг вспомнить.

— Да, мы даже не подозреваем, сколько связей создаём невольно и незаметно для себя. А вы, к тому же, актриса – человек публичный.

— Это плохо?

— Ни хорошо, ни плохо. Просто у вас здесь больше «работы», чем у других, ведь по законам Бытия приходится отрабатывать все созданные связи.

— Так значит, совсем не плохо, что у меня не вполне сложилась актёрская карьера, и я не стала звездой?

— Ну, в каком-то смысле. За все достижения в той жизни приходится расплачиваться в этой. Впрочем, вас ведь не очень-то и огорчала ваша карьера?

— Вообще-то, да. Всегда существовало что-то, занимающее меня чуть больше: то личная жизнь, то занятия эзотерикой и психологией.

— Я знаю.

И тут у меня возникла странная мысль:

— Послушайте, это ведь вы пытались помогать мне в моих занятиях?

— Иногда.

— Я всё время ощущала как бы присутствие сопровождения и отчего-то всегда была уверена, что нахожусь под чьей-то опёкой и защитой.

— Ну нет, не приписывайте мне чужих заслуг. Конечно, я наблюдал за вами, пытался что-то рассказать в ваших сновидениях, во время медитаций, но думаю, не очень преуспел в этом. У вас и без меня хорошие опекуны и сопровождающие.

— А как вас зовут?

— Ой, простите, не представился – Антон.

— Вы мне очень приятны. Ничего, что я вот так говорю вам это? Простите, не знаю, как здесь принято вести себя, что уместно, что нет.

— Ведите себя естественно, тем более что здесь иначе и не получится.

— Тогда, может быть, уже перейдём на «ты»? – Антон улыбается и кивает. – Скажи, это ведь Общая область?

— Да, конечно.

— Такая же как парк, в котором я была?

— Ну да. В Общей области очень много разных мест.

— А её можно как-то отличать от Личной?

— Конечно. Во-первых, все места в Общей области совершенно по особому чувствуются. Во-вторых, как правило, это уголки природы: в лесу, в парке, на берегу реки или моря. Дело в том, что такие места объединяют многих, а ещё важно, что в них множество раз развёртывались одни и те же процессы: весной таял снег, просыпались растения, из бутонов расцветали цветы, потом желтели и опадали листья и всё вокруг замирало под покрывалом зимы. Эти процессы запечатлелись в сознании такого большого количества людей, что стали архетипами. Да-да, термин Юнга. Такие места и составляют Общую область. Никогда квартира, дом или общественное учреждение не становятся Общими, хотя они тоже объединены своей группой людей. Квартира твоей приятельница – общая только для тех, кто бывал там при её жизни, она на ваших Личных территориях.

Слушая Антона, я машинально рассматриваю стебли куста, купающиеся в реке. Вот к дальней крайней ветке течением прибило чужеродную с одиноким листиком совсем другой формы. Где-то под водой она зацепилась за невидимый сучок, и среди узких длинных листиков на ветке «вырос» один кругленький. Что-то мелькает в глубине моего сознания, но я отвлекаюсь, перехватив взгляд Олега, который уже несколько раз оглядывался в нашу сторону, – видно, ему не терпится вернуться в дом своего детства.

Перебиваю Антона, не дослушав:

— Обещала Олегу вернуться на его детскую дачу в Немчинове. Как я понимаю, это в его Личной области? С тобой мы ведь теперь не разминёмся?

— Не сомневайся.

...

И вот мы с Олегом снова стоим во дворе их деревянного дома-дачи доперестроечных времён у детских качелей. Олег рассказывает, почему когда-то их отсюда убрали. Всё из-за соседской девчонки, самой младшей среди всех соседских ребятишек, которые постоянно роились в каком-нибудь из дворов. Качели иногда пустовали, но если уж кто-то садился покачаться, то всем непременно хотелось того же. Вот и в тот день после небольшой борьбы на них водрузился соседский Севка. А малышка или не успела, или не захотела отойти в сторону, или отошла, но вернулась. В общем, угодила головой под угол раскачивающейся доски. Хорошо ещё, что доска скользнула по лбу и не задела глаза. Оказывается, это довольно частая история. Подобная произошла с моей маленькой племянницей, когда сестра с детьми гостили летом у нас на даче в подмосковной Валентиновке. В тот же вечер качели были сняты, столбы вырыты, ямы из-под них закопаны. Пятно голой земли отец Олега «залатал» дёрном, принесённым с пустыря за домами. Олег рассказывал, как он ревел из-за этих качелей, как ненавидел малышку, как уходил со двора, как только она со своей матерью заходила к ним в калитку.

Такая понятная история из детства, словно своя собственная. «Как же мы все похожи» – думается мне. Одновременно уже не первый раз я ловлю себя на ощущении какой-то необычности, какой-то странности, существующей вокруг меня. Я ещё раз оглядываю окружающее меня пространство. Нет, в нём нет ничего необычного. И всё же определённо во всём вокруг что-то не так.

Слушаю рассказ Олега о происшествии с качелями и неожиданно перед моим взором, как бы на втором плане, словно овеществляя его слова, возникла картинка: полненькая девчушка, с волосами необыкновенно яркого рыжего цвета держится за юбку молодой женщины стоящей во дворе.

— Рыжая?

— Анжелка? Ну да. А ты откуда знаешь? – удивляется Олег.

— Подожди, не рассказывай, – останавливаю его я. – А ещё у вас был большой серый кот. Такой вальяжный, ленивый. На крыльце любил лежать. Сейчас скажу, как его звали. Что-то на М. М м м… Маркиз, правильно?

— Да так. Да! Самодовольный, наглый кот. Разваливался прямо посередине крыльца, и всем приходилось его обходить или переступать.

На немой вопрос Олега, как у меня получилось узнать это, да и для себя самой тоже, пытаюсь облечь в слова то, что произошло как бы само собой.

— Я полагаю, что нужно создать в сознании состояние некой внутренней пустоты, отстранённости, ничегонедуманья и при этом послать себя в интересующую обстановку. Вслед за этим перед внутренним взором возникает «кино».

Потом мы с Олегом усаживаемся прямо на согретые солнцем деревянные ступеньки крыльца, и он пересказывает мне то, что узнал от своих близких о нашем нынешнем положении. Ему рассказали, что этой действительности у каждого имеется Личное пространство, как бы свой мир, который вмещает в себя всю прожитую жизнь, все ситуации, все переживания по их поводу, что каждому предназначено обживать новую действительность как раз со своего Личного пространства. В общем, то же самое, что недавно узнала и я.

Вдруг посредине его рассказа звучат слова, которые пронизывают меня молнией мгновенно возникшего понимания. Конечно же, оно уже давно существовало где-то в глубине сознания, но проявилось внезапно, как грозовой разряд после долгого созревания туч на чистом с утра небосклоне. Осталось только подставить себя под благотворный освежающий ливень.

Олег произносит:

— Оказывается, в нашем распоряжении всегда было гораздо больше того, что мы готовы были воспринять и осознать. Мы как будто спали наяву…, – я аж подпрыгнула на месте.

— Олег! Я знаю, где мы! И ты знаешь тоже!

— ?!

— Мы уже бывали в этом мире тысячи раз, просто не могли отчётливо воспринимать его.

— ?!

— Это ведь территория сна!!! Каждый человек, каждый божий день бродит по этой территории, пересекая её по пять-шесть раз. Твоя живущая мама только что была здесь же.

Я беру Олега за руку и разворачиваю его в поле, где посреди бесконечной дороги стоит молодая женщина – моя бабушка:

— Сообразила наконец?

— Да! Так значит, здесь мы встречались с тобой в моих сновидениях?

— Ну, конечно.

— Но всё выглядит таким настоящим, совершенно достоверным, ну абсолютно таким, как в жизни.

— Ну почему же «как»? – улыбается бабушка.

ГЛАВА 8

Как же неправдоподобно просто! Самое удивительное – всегда было совершенно очевидно! Каждый божий день у каждого человека наступает одно и то же рутинное переживание: отвлекаясь от тела, сознание попадает в мир сна. Треть жизни проходит во сне, и любой человек в состоянии убедиться, что переживать жизнь можно и в отсутствии материальных объектов. Конечно, это ещё не доказывало существование иной реальности и того, что сознание вообще способно существовать отдельно от тела – на этот счёт было множество других свидетельств, – но природа никогда не скрывала место, в которое направляется сознание из телесного мира. Воистину людям всегда всё открыто. И всё же я просто ошарашена.

Мы с Олегом по-прежнему стоим во дворе дачи из его детства.

Я обескуражена открывшейся истиной.

Между тем, бабушка оставила нас, давая возможность самим уразуметь очевидную истину. Олег вопросительно смотрит на меня:

— Ты встречалась с бабушкой после её смерти?

— В осознанных сновидениях.

— ?

— Неужели ты ничего не слышал про них?

— Нет, никогда не интересовался этим.

— О! А я столько ими занималась, что мне кажется, о них известно каждому.

Я даже рада незнанию Олега, – мне надо отвлечься, чтобы успокоить собственное сознание. К тому же, мне всегда доставляла удовольствие возможность поговорить об осознанных сновидениях, да и вообще о снах.

— Обычно у людей во время сна сознание затемнено. В сновидениях всё зыбко, кажется нереальным и случайным. Но иногда происходит удивительная вещь: прямо во время сновидения сознание изумительным образом проясняется, и перед спящим открывается поразительный мир, реальность которого ничуть не уступает яви, – по крайней мере, сновидный мир переживается не слабее, а иногда даже ярче, чем явь. Ну а собственные возможности в нём просто невероятны: ты становишься способным летать, путешествовать по дну океана, проходить через стены и делать ещё множество всяких невозможных наяву вещей. Ты можешь придумывать для себя сказочные приключения и переживать их. При этом ты оказываешься способным управлять самим этим миром, изменяя его или создавая совершенно другой. У меня такая метаморфоза с сознанием произошла спонтанно, сама собой. В то время я даже не подозревала о возможности подобного переживания. Оно меня так потрясло, что после я уже не могла жить, не занимаясь снами специально. А начала с того, что стала записывать все свои сновидения и вела эти записи много лет. Возможно, тебе известно, что каждую ночь человеку снятся четыре, пять, а то и шесть сновидений, каждое из которых тоже может состоять из нескольких вроде бы разных эпизодов. Так вот, через какое-то время я выяснила, что сновидения всегда связаны с насущной жизнью. Они могут быть сколь угодно фантастическими и несхожими между собой, но в них ты непременно переживаешь тот же самый смысл, что и в жизни наяву. Вообще это отдельная тема. Будет интересно, поговорим о снах вообще. Ну а я, конечно же, стремилась к тайнам именно осознанных сновидений. Оказалось, что можно научиться вызывать их намеренно. Вернее, не то что их появление поддаётся стопроцентному контролю, но на фоне известных практик, они становятся сравнительно частыми подарками и практикующие приобретают удивительный опыт, недоступный в бодрствовании. Я сама получила в награду незабываемые переживания. Однако самое главное: существование подобных снов говорило, что, во-первых, такая осознанность присуща нашему сознанию вообще, а во-вторых, что за ней, по-видимому, стоит какое-то неизвестное свойство самой реальности. Тебе интересно?

— Да-да, пожалуйста, продолжай.

— Предупреждаю, ты рискуешь прослушать целую лекцию, – получив молчаливое согласие, я продолжила. – Об осознанных сновидениях писали многие: от Монро и Стивена Лабержа до Карлоса Кастанеды. У каждого свой подход к ним и своя интерпретация. Ну а мне в какой-то момент вдруг подумалось, что, по сути, намеренная работа с осознанными снами – это своеобразная игра самой с собой. Постепенно выяснилось, что ни с чем по-настоящему новым столкнуться невозможно: все переживания основаны на информации и фантазиях, вынесенных из мира наяву. Ты словно входишь в тобою же выстроенный волшебный дом, ограниченный в принципе узнаваемыми стенами. К тому же, особенно на первых порах, для того чтобы пережить что-то в осознанном сновидении, – их ещё называют прозрачными снами, – надо сформулировать это для себя заранее, то есть надо иметь твёрдое намерение получить вполне определённый опыт. Выходило, что пусть и волшебные переживания, но ты программируешь себе сам. А ведь первое такое сновидение пришло ко мне само, да и другие странные переживания тоже наступали спонтанно, подчиняясь не моему желанию-намерению, а согласно самой природе Бытия. Так вот, в какой-то момент я решила довериться Природе и отказалась от намеренной работы с осознанностью, а когда провидение дарило мне очередное такое сновидение, я, находясь в нём, просто старалась фиксировать всё, что происходит. Вообще это долгая история. Но постепенно становилось всё очевиднее, что я действительно попадаю в мир ничуть не менее реальный, чем в бодрствовании. Я назвала его территорией сна. Прошло много времени, прежде чем я обнаружила, что на этой территории каким-то невероятным образом находятся все прошлые места моей жизни, все события и все переживания по их поводу – даже такие, про которые я хотела бы забыть или даже совершенно искренне давным-давно забыла. Теперь я понимаю, что каким-то чудом попадала тогда в эту вот реальность, в свой Личный мир.

Говоря, я обвожу взглядом панораму перед собой и замолкаю.

Мы с Олегом сидим на деревянном крыльце их дачи. Вокруг нет ничего необычного, но меня поражает не сама окружающая обстановка, а её абсолютная настоящность, и при этом смутное ощущение, что вокруг что-то неправильно, что-то во всём не так, как должно быть. Я слышу стрёкот кузнечиков, я ощущаю запах куста полыни у забора, я держусь рукой за одну из серых от времени, старых деревянных досок перил крыльца, – всё абсолютно достоверно. Сквозь деревянные перила внизу между камнями старого фундамента виднеется паутина с притаившимся на ней пауком. Ловлю себя на желании поймать его и пустить побегать по своей руке. Невольно смеюсь, уразумев, наконец, что так смущает меня.

Олег удивлённо разворачивается в мою сторону.

— Никак не могла сообразить, что здесь не так. Наконец-то поняла. С детства я ужасно боюсь всяких букашек, червячков и лягушек, а сейчас поймала себя на желании взять в руки вон того паучка. Конечно же! Это не моё, а твоё чувство. Оно присутствует во всех деталях этого места. Личный мир действительно накрепко связан с определённой личностью: он весь исполнен индивидуальным восприятием и личными переживаниями. Знаешь, ещё в той жизни мне в голову пришла одна идея, сейчас она только подтверждается. Я думала о своём теле в сновидениях. Оно бывало очень разным: в снах о детстве у меня было тело девочки, а в переживаниях, которые инициировала сама, вообще преображала его, как хотела. И бабушку я ведь встретила вовсе не в том виде, в котором знала при жизни. Всё говорило за то, что на территории сна тело становится равнозначным одежде, которую можно менять в зависимости от предпочтений, настроения и ситуации. Но ведь не костюмы определяют меня как меня, хотя все они и мои собственные. Тело многовариантно, как платье, а ощущение самой себя всегда неизменно. И вот как-то в одном из осознанных сновидений, связанном с местом из детства, я обратила внимание на пронзительно личностный мир, окружающий меня. Он определённо был именно моим и только моим. И тогда мне в голову пришла мысль, что может быть сам окружающий мир и есть моё тело.

— Значит, сейчас ты расселась прямо в моём теле. Это ведь мой Личный мир, – Олег смеётся так заразительно, что и я закатываюсь вместе с ним.

— Ну, зачем же так буквально? Хотя, почему бы и нет? Я не просто сижу в твоём теле, прямо сейчас моё «тело» прирастает переживанием твоего Личного мира и, наверно, становится немного другим, – я вспомнила чьи-то слова: «Всё, что не меняется, то мёртвое, только то, что изменяется, живое».

— И всё-таки я не понимаю: причём здесь сны?

Слова Олега повисли без ответа. Я чувствую, что вопросов у него только прибавилось. Да и у меня они не убавляются. Однако почему бы не проверить свои прошлые открытия?

— Пошли-ка вон туда, – киваю я в сторону, где, по моему ощущению, в сегодняшнем мире располагается новый дом семьи Олега.

— Там пустырь.

— Вот именно! Если это – место из твоего детства, там должен быть пустырь.

Мы идём за дом к спрятанной в зелени задней калитке дачного участка и действительно видим за ней огороды, за которыми просматривается большое пространство неухоженной земли с редкой растительностью.

— Новый дом сейчас где-то здесь?

— Да. На третьей линии застройки отсюда. Теперь до самой дороги нет пустого места – сплошные коттеджи. Это же восток Москвы, самый чистый воздух, – ветер всегда в сторону города. Для риелторов пир. Впрочем, в этом месте уже все квадратные сантиметры раскуплены.

— А ты знал тогда, в детстве, что там, за этим пустырём?

— Дорога, лесок, дальше деревеньки какие-то… Вообще-то, в той стороне мы с ребятами не играли.

— Давай-ка прогуляемся туда.

И вот мы с Олегом идём по лысому полю, покрытому мхом и ещё какой-то стелящейся по земле растительностью, потом по высохшим болотным кочкам выходим к бетонной дороге и направляемся к редкому лесочку за ним. Вдалеке справа от нас сквозь деревья просвечивает серая деревянная постройка, похожая на стену старого сарая. В той стороне должно быть действительно какая-то деревенька.

Мы идём и идём, и через какое-то время становится очевидно, что не продвинулись к пейзажу перед собой ни на дюйм.

— Да. Так и есть. Понимаешь, нам ни за что не удастся подойти к тому вон сараю, потому что в детстве ты дальше этого места не заходил. А если ты там не бывал, то перед нами будет всё время то же самое: пустырь нескончаемый. При этом где-то в твоём мире существует эта местность со всеми этапами застройки, которые ты наблюдал, и дача в других видах: например, без качелей во дворе. В нём ещё множество совсем других мест, но только тех, в которых ты побывал наяву, которые твоею жизнью были как бы зафиксированы.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что все места в этом мире имеют вполне определённые границы, а сам Личный мир ограничен нашим жизненным опытом. Если ты не заглянул когда-то за угол дома, то и сейчас ни за что не сможешь посмотреть туда. Каждое место создано твоим опытом в какой-то определённый период твоей жизни и ничего иного в нём нет.

— Что из этого?

— Пока не знаю. Сама пытаюсь понять. Олеженька, прости, я оставлю тебя, – хочется побыть одной. Думаю, мы ещё поговорим обо всём этом.

Олег, молча, соглашается со мною. Ему, наверное, тоже требуется уединение, чтобы переварить услышанное.

— Но как же отсюда выбраться?

— По-моему, это легко. Вообрази, что подобно трёхмерному пространству, есть ещё и пространство сознания, в котором тоже есть множество разных уголков, сохранённых памятью. Просто вспомни любое нужное место.

Олег прикрыл глаза, сосредотачиваясь, и судя по тому, что он исчез, у него всё отлично получилось. Занимаясь осознанными сновидениями, я давно поняла, что порой важно знать, не как сделать, а что сделать. В конце концов, если бы вначале надо было понять, как именно ходят ноги, никто никогда не смог бы сделать и шага.

Оставшись одна, я перестаю замечать, что находится вокруг. Я думаю о том, что на самом деле в детские годы Олега, да и вообще в каждый момент прошедшей жизни вокруг находился грандиозный живой мир, но он канул навсегда в бездну времени. Сейчас это самое место уже другое: другие дома, другие люди живут в них. По большому счёту, вещественный мир становился другим в каждое следующее мгновенье. Таковы законы существования физической реальности, которая изменениями создаётся и держится. А этот вот кусочек, чудесно исполненный жизни, только что вновь был передо мной. Он существует на самом деле, хотя бы просто потому, что переживается нами: Олегом снова, а мною так вообще впервые. Выходит, действительность устроена как-то иначе, чем представлялось в телесном мире.

Мне вспомнились давнишние раздумья об устройстве территории сна. Коль она действительно обладает реальностью, то на ней должна бы быть огромная область обычных сновидений. Ведь осознанные сновидения знакомы не каждому, а обыкновенные – еженощное рутинное переживание. В них привычные пейзажи перетекают в фантастические, там обитают диковинные животные, знакомые и незнакомые персонажи часто действуют совершенно непредсказуемым и неестественным образом. В той области наши собственные возможности то немыслимым образом расширяются до умения летать и проходить сквозь стены, то неожиданно ограничиваются до невозможности издать ни звука, до тотального ступора, не дающего сдвинуться с места. Да, нет же! Через несколько лет работы со снами я ведь поняла, что обычные сновидения – всего лишь старания бессознательного донести до нас те самые смыслы, которые должны были быть осознанны в яви. Люди ведь и действительно как будто бы спят наяву, проживая жизнь автоматически, включая сознание лишь время от времени. Вот для того, чтобы мы хотя бы в бессознательности усваивали необходимые уроки, бессознательное и заставляет нас по ночам участвовать в четырёх, пяти, а то и шести казалось бы разных, а на самом деле исполненных одним и тем же смыслом «спектаклях».

ПОСТИЖЕНИЕ АЗОВ

ГЛАВА 9

Я стою у стеклянной стены внутри какого-то высотного дома. За стеклом внизу подо мной раскинулся ночной город. Я знаю, что сплю. Осознание пришло как всегда спонтанно. До того был обычный сон. Что же мне снилось? Ах да! Снился кинозал. Я смотрела на пустой экран в ожидании фильма. Вдруг неожиданно поняла, что экран передо мной не совсем обычный: не белый, как принято, а чёрный и не плоский, а с глубиной. Пока я вглядывалась в его тёмное нутро, моё сознание прояснялось: я вспомнила, что на самом деле сплю, и значит всё кругом – мой сон. Сейчас я здесь, у прозрачной стены высоко над городом, но прекрасно знаю, что моё тело лежит на кровати в квартире на четвёртом этаже дома, который расположен в центральном районе Москвы. Если там, в квартире, выглянуть в окно, ничего похожего на этот вот вид за ним нет. Впрочем, какая-то часть сознания наверняка осталась при теле, так как я абсолютно уверена: если в яви что-то произойдёт – зазвонит телефон или кто-то запустит камнем в окно, – я тут же проснусь и окажусь вся целиком в своём теле в мире наяву. Но сейчас тело отдыхает, а я здесь, в этом самом месте. «Почему я обнаружила себя именно тут, и откуда взялся этот вот вид? – думаю я. – Может быть, это образ из какого-то фильма, отпечатанный в памяти незаметно для меня самой? Есть ли на земле такое место? Или во сне я просыпаюсь в другом мире, который не просто видимость и наваждение сознания, а по-своему реален в Бытии?»

Вид города за стеклом абсолютно достоверен. Провожу ладонью по стеклу перед собой. Оно чуть прохладное, гладкое на ощупь, оно пахнет собою – толстым небьющимся стеклом. Возможно ли, что всё это изощрённейшее наваждение? Вслед за мыслями я посылаю себя вперёд через стекло и тут же оказываюсь снаружи. Снизу отчётливо донёсся знакомый гул города. Я медленно перемещаюсь вниз и вперёд вдоль улицы, уходящей вдаль от здания, в котором я только что находилась. Вот я над разделительной полосой дороги, чуть выше крыш проезжающих автомобилей. Могу разглядеть отдельных прохожих, идущих по тротуарам справа и слева…

Да, именно так всё и было в моём давнишнем сновидении, которое возвращается ко мне прямо сейчас, наполняя меня даже потоком тех самых мыслей. В том сновидении я сперва поднялась в небо и долго любовалась беспрерывной трансформацией облаков, чудесно подсвеченных морем огней ночного города, потом нырнула в глубину реки, пересекающей город на две части, и в мерцающей глубине ночного подводного мира наблюдала удивительную жизнь на её дне...

Я бросаю своё сновидение и, борясь с желанием снова взмыть вверх к облакам и выше навстречу тем самым переживаниям сна, возвращаюсь наверх за окно. Параллельный поток чувств и мыслей из сновидения исчез, но я определённо нахожусь в том же самом месте, которое было во сне. Только теперь я не сплю, – я умерла, и тело моё уже предали земле. Тогда меня в основном занимала достоверность фантастического мира вокруг, и по сию пору для меня он – загадка. Однако сейчас я больше озадачена самою собой: что же я теперь такое? как я теперь вижу, как слышу, как двигаюсь? Всё это происходит само собой. Впрочем, ведь и в предыдущей жизни дело обстояло примерно так же.

Когда-то в прошедшей жизни, занявшись снами, я вполне убедилась в правоте специалистов, которые утверждали, что сновидения отражают исключительно личность самого сновидца. Всё в сновидениях: места, предметы, одежда, знакомые и незнакомые персонажи, происходящие события, – это отзвук твоего индивидуального восприятия, личных переживаний, твоей собственной жизни, понимаешь ли ты сам это или нет. Люди, которых мы встречаем в своих сновидениях, имеют непосредственное отношение единственно к нам самим, а вовсе не к тем реальным персонажам из жизни наяву, которые явились для них внешними прототипами. Наши сновидения наполнены только теми знаниями, которыми мы сами уже обладаем, в них нет ничего такого, что нам было бы неизвестно на самом деле. Другое дело, что мы всегда знаем больше того, в чём отдаём себе сознательный отчёт, поэтому сновидения могут преподнести и подарки, но они всегда основаны на личных знаниях, – надо было быть Менделеевым, чтобы сон «подарил» таблицу элементов. Но когда я уже уверовала в то, что настоящность мира сновидений всего лишь плод моего собственного сознания, неожиданно для себя я начала обнаруживать на его территории области, не похожие ни на что прежнее. Во-первых, мои невероятные встречи с бабушкой. А во-вторых, нежданно-негаданно я попала в своё прошлое, в котором каким-то чудом хранились все его мельчайшие подробности. А главное, в нём действовали вовсе не мои отражения, а самые что ни на есть живые люди. Я уверилась в этом, потому что их переживания, каким-то невероятным образом ставшие доступными мне, оказались совсем не похожими на те, которые я сама им приписывала. В таких сновидениях я оказалась бессильной что-то менять. Они от меня не зависели. Моё собственное прошлое проносилось по мне таким ураганом новых, «чужих» впечатлений, перед которым меркли самые смелые мои же фантазии. Эта часть территории сна была связана со спонтанными, непреднамеренными осознанными снами. Они были точными цитатами из живой жизни, которая, казалось бы, безвозвратно канула в прошлое. То есть на территории сна оказались две разных области: область самих сновидений и ещё одна, другая, странно похожая на настоящую жизнь…

Однако сейчас и та самая явь, и те самые сны в прошлом, я же вполне продолжаю жить, а прямо сейчас за стеклом передо мной действительно большущий город. Он выглядит вполне настоящим. И всё же это город не из жизни наяву, а пусть и из осознанного, но всё же сновидения. Здания внизу расцвечены светящейся рекламой. Потоки огней движущихся машин подчиняются светофорам. Рассматриваю в тёмном стекле своё отражение. У меня тело, которое было тогда, когда снился этот вот сон. Волосы заплетены в полторы сотни длинных, ниже лопаток, африканских косичек в цвет моих светло-русых волос с несколькими розовыми и голубыми вставками. Тогда их только-только начали делать – писк моды. Перевожу взгляд на кисть руки перед собой – да, она выглядит моложе, чем была перед смертью. Всё вполне натурально, и это занимает меня больше всего. Я прикасаюсь ладонью к стеклу и чувствую его прохладную гладкость. Протягиваю руку вперёд, она легко проходит сквозь него, а я не чувствую ровно никакого сопротивления. Значит, если мне хочется, то моё тело осязает этот мир, а если хочется, пронизывает его. Но ведь этого вот тела, каким оно отражается в стекле, на самом деле нет.

Гляжу на стекло перед собой и внутренним усилием пытаюсь сделать его мутным, белым, не прозрачным, – ничего не выходит. Вдруг картинка как бы передёргивается, а я словно раздваиваюсь. Одна часть меня находится неизвестно где, а другая, подчиняясь своему собственному желанию, оказывается снаружи, за окном. До неё доносится гул города, и она отмечает про себя его узнаваемость, потом она начинает медленно перемещаться вниз и вперёд вдоль улицы, уходящей вдаль от здания, в котором только что находилась. Вот я-она над разделительной полосой дороги, чуть выше крыш проезжающих автомобилей. Я-она способна разглядеть отдельных прохожих, идущих по тротуарам справа и слева, и её-моё сознание отмечает для себя этот факт…

Где же я-я, если прямо здесь над проезжей дорогой я-она? Снова выдёргиваю себя из когда-то происходившего сновидения и возвращаюсь к исходной точке за окном.

Внизу два потока машин: с красными задними огоньками от меня и белыми фарами в мою сторону. Зелёный свет светофора сменился красным, и головы потоков замерли, начав уплотняться, притягивая к себе свои разрежённые тела. Вот светофор переключился, и они снова задвигались. Я сосредотачиваюсь на них, и так и сяк стараясь нарушить заведённый порядок, пока не убеждаюсь, что мне это не подвластно. Вместо ожидаемой трансформации я уже в который раз отслеживаю во мне-той появление желания выйти за окно и, оказавшись снаружи, начинаю просматривать всё ту же плёнку, которая прокручивается передо мной повторяя саму себя с мельчайшими подробностями и даже сопровождается теми самыми мыслями. Означает ли это, что сейчас вокруг меня мой Личный мир, который, будучи единожды запечатленным, будет оставаться в неизменном виде вечно? ведь то был всего лишь сон? Или это место на Общей территории, перед которой я пока бессильна? Где же я?

Господи! да что же я в одиночестве морочу себе голову? В конце-то концов, множество людей пришли сюда задолго до меня!

ГЛАВА 10

Нижний замок двери заперт на два полных оборота ключа, а верхний, используемый как защёлка, как всегда на пол-оборота. Открываю входную дверь и захожу в прихожую-холл. Я в Лениной квартире. Девяностые годы. Конец лета. В театрах отпуска. Леночка с дочкой на юге у своей мамы. Андрей на съёмках. Ну а я забегаю сюда пару раз в неделю полить цветы и присмотреть за квартирой.

На улице ясный солнечный день, здесь же, в прихожей, постоянный полумрак. Хотя выходящие сюда двойные двери большой комнаты и распахнуты, но там на подоконнике и на полу у окна много растений, перекрывающих свет, да и полупрозрачные шторы на окнах задёрнуты, предохраняя зелень от прямых солнечных лучей. Протягиваю правую руку вдоль стены и щёлкаю выключателем. Вижу, что заезжал Андрей: у моих ног на полу раскрытая дорожная сумка, из неё выглядывает край футболки, рядом валяются джинсы. Прохожу вперёд и заглядываю налево в кухню. Ну конечно, в раковине немытая посуда. Ладно, приберусь немного, – время есть. Сегодня я вообще бездельничаю.

Вполне осознаю, что подробно переживаю и конкретный момент прошлого, и актуальное настоящее. Я думаю те самые мысли и чувствую те самые чувства, которые были когда-то, но из себя теперешней. А, по крайней мере, мысли во мне сейчас определённо другие. Да что там мысли, я совсем уже не та. Я существую в другом мире и существую совсем по-другому, хотя ещё и не уяснила, как именно. Вообще-то, я намеренно принялась вспоминать эту вот обстановку, имея в виду пообщаться с Леной, а обнаружила себя здесь в её отсутствие, в эпизоде из своей собственной жизни.

Отвлекаюсь от той себя, которая занялась растениями в комнате, и перемещаюсь в кухню. Давно забытая обстановка всё та же, как будто время здесь остановилось. Мне делается очень, очень спокойно и приятно.

Нельзя сказать, что Лена была очень уж близкой моей подругой. Таких были считанные единицы, но отчего-то отношения со всеми изживали себя ещё при жизни. Задумываюсь об этом и внезапно обнаруживаю себя в давно забытом эпизоде, происходившим на этой самой кухне.

Я сижу за этим вот столом. За моей спиной у плиты суетится Леночка. Нас шестеро. Ребята напротив усаживаются плотнее, освобождая в левом от меня торце стола, сразу у двери, два места для только что приехавшего Сашки Литвинского с другом. Они появляются в проёме дверей, и я даже пугаюсь: ну и вид! Я, конечно, предполагала, что Саня выглядит плохо, на самом же деле, он выглядит просто ужасно. А ведь прошло уже больше месяца с тех самых событий. Неприятно изумлённая не могу отвести от него взгляда. Как будто враз постаревший, сильно похудевший с неестественно тёмным лицом, давно не бритый и весь какой-то помятый, что так не вяжется с образом всегда элегантного и эстетствующего Санечки. Слава богу, что, усаживаясь, он сам пока ещё ни на кого не смотрит. Его рот приоткрыт и неподвижен, – видны металлические скрепки, удерживающие сломанную челюсть. На лице до сих пор виднеются желтоватые разводы от побоев. Он поднимает глаза, и я тут же отвожу свои в сторону. Увидев за столом Машу, сидящую справа от меня (в то время мою ближайшую подругу), пытается тут же подняться и уйти, но его удерживают. Догадываюсь, что у ребят тайное намерение их помирить

Разговор за столом сразу сделался громковато-неестественным. В сторону Саши никто старается не смотреть.

Леночка принялась процеживать в кружку бульон от своего фирменного борща для нового гостя, – он в состоянии только пить и то через трубочку.

О здешних событиях я знаю пока только из телефонных разговоров, – пришла в гости минут пятнадцать назад и всего лишь вчера вернулась из Мурманска. Сестра повредила позвоночник и после травмы должна была несколько месяцев восстанавливаться в стационаре. У неё двое детей-школьников. Я бросила всё и поехала на помощь. В театре мои роли взяли на себя другие актрисы, – я могла не беспокоиться на этот счёт. Всё же театр совершенно особое место в смысле понимания и поддержки подобного рода.

В период моего отсутствия в Москве с Машей произошла ужасающая история. Впрочем, как выясняется, спровоцированная ею самой. К моменту моего отъезда у неё заканчивался странный роман, который никто из нас, её близких, не мог ни понять, ни принять. Парень – дальний родственник её однокурсника – недавно отсидел за разбой, на работу устраиваться не торопился, жил у Маши на её актёрскую зарплату. При этом «гулял сам по себе», да ещё умудрялся поднимать на неё руку, что уж вообще ни в какие ворота не лезло. Последнее она, конечно, отрицала, но уж больно часто с нею стали приключаться «случайности», от которых на теле и лице оставались красноречивые следы.

Со стороны неадекватность его поведения и, мягко говоря, странность их взаимоотношений была очевидна, она же словно ничего не замечала. Удивляло, что такое положение ей как будто бы даже нравилось, она будто специально провоцировала в нём вспышки ревности на ровном месте. Вот, например, все знали, что с Сашей Литвинским их связывают только приятельские отношения, хотя она частенько и ночевала в его большущей квартире, оставшейся от родителей, а порой даже жила там неделями. К слову сказать, он делил квартиру с сестрой, с которой Маша тоже приятельствовала. Но своему сожителю она явно преподносила общение с Саней иначе.

В общем, никто из друзей Машкину связь не одобрял. Было очевидно, что перспективы у их отношений нет никакой. Она же сама затягивала расставание, пользуясь его неустроенностью. Наконец наш приживальщик завёл себе другую подружку с квартирой и, вроде бы, съезжал окончательно.

Надо сказать, что к тому времени Маша никак не могла выбраться из затянувшейся “чёрной полосы“. В профессии всё слава богу, но вот личная жизнь катастрофически не складывалась. Как будто одно пыталось уравновесить другое, но темнота явно побеждала. Пару лет назад летом на гастролях случился роман с одним из наших актёров. Через несколько месяцев стало известно, что она ждёт ребёнка. Будущий отец метался между двух домов: он был женат и уже имел двоих детей, младшего ещё в коляске. Театр разделился на врагов и сочувствующих. Машка вела себя так, будто для неё всё «как с гуся вода». Врагов становилось больше. Ну а ближе к весне у неё родился мёртвый ребёнок. Вдобавок ко всему, когда её выписали из больницы, и она пришла в театр, вслед за ней в театр явились следователи. Так совпало, что в те же дни в районе был найден убитым новорожденный младенец. Разыскивалась женщина, которая накануне была беременной. Соседи сообщили о Маше, которая, конечно же, к этому не имела никакого отношения, но дополнительную порцию негатива получила.

Похожих злоключений в тот период у неё было предостаточно. Она переживала страшно, но догадывались об этом немногие. Машенька не позволяла себе ни жаловаться, ни выглядеть несчастной. Только отшучивалась, да посмеивалась.

Ко всему её натуре была присуща одна не самая хорошая черта: «ради красного словца, не пожалеет и отца». Не раз мне пересказывали её слова, сказанные за моей спиной обо мне же. Я не обижалась. Я прощала её, хотя никого другого ни простила бы и за меньшее. В её поведении, конечно же, был перебор. Многие её почти ненавидели. Я же любила, а любовь принимает всё. К тому же, я знала, если у меня самой что-то случится, то Машка и прилетит ко мне посреди ночи, и отдаст последнее…

В общем не успело событием с несостоявшимся ребёнком уйти в лету, как возле неё появился этот самый персонаж с уголовной репутацией и неуправляемым агрессивным поведением.

Примерно месяц назад, зная, что бывший сожитель, уже съехавший к другой «невесте», должен заехать за оставшимися вещами, Машка чуть ли не силой, хитря и выдумывая несуществующие причины, привозит к себе в квартиру Литвинского. А чтоб картина выглядела вообще однозначно, приехавшего бывшего Маша долго держит под дверью, не впуская сразу: мол, ещё неизвестно, кто от кого ушёл. В общем, он рассвирепел так, что, ворвавшись наконец в квартиру, стал их не избивать, а просто убивать. Конечно, все были не совсем трезвы. Шум. Соседи. Милиция. Скорая. Говорят, в первые дни в больнице Машу было просто не узнать, – на постели лежал сизый деформированный шар с заплывшими глазами и бесформенными губами. Сашка несколько дней провёл в реанимации и вообще чудом выкарабкался. Виновник был снова в тюрьме, ожидая суда и моля Бога, чтобы Литвинский выжил.

Но сейчас я снова вижу Саню за столом у Лены. Он не переставая курит, вставляя сигареты в дырку между зубами, жёлтыми от никотина, и уже принимается за третью стопку водки, которую опрокидывает в рот, задирая голову наверх и демонстрируя всем неприлично жалкий обвисший небритый подбородок и жилистую шею. Бульон в кружке с пластмассовой трубочкой стоит перед ним нетронутым.

Ребята напротив меня силятся продолжить разговор, но в воздухе висит напряжённость. Я пытаюсь не смотреть в сторону двери. Другие тоже отводят глаза. Догадываюсь, что большинство видит Литвинского впервые после всех событий. В какой-то момент показалось, что всё как-то образуется, но опрокинув в себя третью стопку водки, Сашка упирается мутными глазами в Машу, лицо его, и без того тёмное, на глазах становится бордовым и из рта раздаётся глухое нечленораздельное: «Ууоооыы… Т ваар… А-а-а!». Ничего невозможно разобрать. Изуродованный, пьяный, челюсть не двигается, в углу рта собирается слюна…

Внезапно… Как же мне неописуемо плохо - даже не могу определить источник дурноты. Тело, накаченное лекарствами, тупо ноет всё сразу. Тяжёлая, ватная голова. Во рту просто помойка. «Тварь! За что меня?! Ненавижу! Как же я тебя ненавижу! Подставила… у-у-у… а-а-а…». Я захлёбываюсь собственной слюной, давлюсь своим же языком и начинаю задыхаться.

Всё происходит так неожиданно для меня самой, что я не сразу понимаю, что нахожусь в сознании Литвинского. Кто-то берёт меня-его за плечи, прижимает к себе. То ли вокруг всё крутится, то ли кружится моя же голова. Я-он утыкаюсь в чью-то грудь. Мне помогают встать, ведут в комнату, укладывают на кровать. Чувство бессилия. Убийственная беспомощность перед случившимся. Невозможность хоть что-нибудь изменить. Хочется плакать, но слёз нет. Накатывает волна тупой, болезненной слабости. «Зачем только я сюда приехал?»...

Я с усилием вырываюсь из чужих переживаний и через мгновенье уже сверху наблюдаю, как Андрей вместе с двумя нашими актёрами хлопочут возле лежащего на диване Сашки, обтирают ему лицо и грудь мокрым полотенцем и дают пососать через трубочку воды.

Он так и не оправится от травм и умрёт вскоре после суда над своим обидчиком, который снова отправится в тюрьму на несколько лет. Ну а у Маши постепенно всё наладится: будет переезд в другую квартиру, переход в другой театр, семья, муж, двое детей… наши отношения тоже уйдут в прошлое… ну да о чём это я? То ведь совсем другая история.

Когда-то я уже сталкивалась с подобным в своих осознанных сновидениях. Да-да, именно такие свои-чужие переживания и утвердили меня в мысли о реальности иного мира. Оказалось, что в каких-то закоулках мира сна могут появляться настоящие люди (а не наши собственные проекции) со своим внутренним миром, непохожим на наш собственный, воспринимающие происходящее по-своему, порой очень, очень неожиданно…

И всё же, как же мне увидеть не ту Леночку, которая только что суетилась у плиты в той жизни, а сегодняшнюю? Я догадываюсь, что изначально сделала что-то не так. Отвлекаю себя от существующей обстановки и снова пытаюсь настроиться на её образ.

Окружающее заметно передёрнулось, и я вижу Лену, стоящую в дверном проёме. Нет сомнений: передо мной теперешняя Леночка, – она выглядит иначе, чем когда-то в жизни, но я уже не удивляюсь этому.

...

— Ну, слава Богу, а то хотела встретиться с тобой, а попала в своё же прошлое.

— Наверное, представила обстановку моей квартиры? Все проходят через одни и те же ошибки. Меня сегодняшней там нет.

— Постой, а сейчас мы где? Разве это не твоя квартира?

— Теперь мы «у меня» и в «сейчас», а до этого ты, скорее всего, была «у себя». На первых порах всех обманывает внешняя похожесть. Здесь столько же одних и тех же земных мест, сколько людей в них побывало. Наверняка только что ты была в месте из своей жизни, в своём Личном. Обстановка моей квартиры есть в Личном у каждого, кто хоть раз побывал в ней. С твоей квартирой, кстати, дело обстоит так же.

— Мир разделился на части?

— В каком-то смысле – да. На самом деле, телесная жизнь каждого выглядит как отдельный мир, правда, теперь он открыт любому, поэтому изначальный Мир, скорее, не развалился на части, а увеличился. Многие полагают, что эта метаморфоза говорит вовсе не о Мире, а о нас самих: каждый из отдельный человек всего лишь часть некого целого. Рухнули разделяющие границы, и открылась дорога к самому себе.

— То есть человек ещё только находится на пути к Человеку?

— Да.

— Как писал Ницше?

— Не только он. Идеи озвучиваются, когда для них готовы многие. Вообще-то, принято встречаться в Общей области, особенно с теми, кто только-только пришёл. А иногда так вообще лучше быть в «нигде». Я сама тебя сбила: увидела, что ты уже побывала не у себя, ну и поторопилась.

— А как же понять, где находишься?

— Само чувствуется. В Общей области у нас к тому же есть выбранные нами тела.

— А ты где сейчас живёшь?

— Вот те здрасте? – Лена искренне удивилась. – Я почему-то решила, что ты в курсе основных вещей. Обычно на первых порах люди выглядят потерянными, начинают метаться, с трудом принимают произошедшие, ты же сразу «включилась», а выходит, тебя тоже надо вводить во всё с самого начала?

— Наверное так, – по правде говоря, не понимаю, что такого криминального в моём вопросе?

— Живу, где придётся, – смеётся она. – Просто с физической смертью ушло всё, что было связано с телом. Здесь многое по-другому: не надо есть, пить, умываться, чистить зубы, не надо спать, не надо одеваться, не надо укрываться от непогоды и для нынешней жизни не требуется никакого определённого места. Можно быть в любом месте из телесной жизни, – благо, все впечатления при нас. Важна вовсе не окружающая обстановка. Гораздо важнее попасть в нужное состояние. Все места в Личном связаны с определёнными состояниями.

— Так ведь в одном и том же месте можно было и любить, и болеть.

— Конечно. Но я говорю про конкретные моменты прошлого. Более того, попадая в любой момент, ты двигаешься вместе с ним, и состояние меняется, уходит нужное. Зафиксировать, остановить сам момент невозможно, но удержать состояние можно, выйдя из прошлого в актуальное настоящее.

— Ты про какое-то определённое состояние говоришь?

— Вполне.

— Что за состояние и для чего?

— Для того, чтобы почувствовать себя свободной для нового. Такое состояние очень коротко. Его можно было обнаружить и в прошлом мире, например, в театре, в зрительном зале перед спектаклем. Когда в зале гаснет свет и становится тихо, ты невольно освобождаешь себя от предыдущих впечатлений жизни, готовясь к восприятию других. В такие мгновения ты становишься как бы «пустым». Наступает необыкновенная лёгкость, и ты делаешься способным вместить в себя новое. Такое состояние можно было поймать на границе бодрствования и сна.

— И что же делать с ним?

— Ничего не делать. Надо просто накапливать его в себе. В этом состоянии для нас залог будущего. Ну да тебе про это ещё рано рассуждать. С домом, в котором жил, обычно связано множество состояний, поэтому общий фон получается более-менее нейтральным. Это удобно, например, чтобы встречаться с близкими по телесной жизни.

— Выходит, чем чаще ты переезжал в той жизни, тем лучше?

— Ну, в каком-то смысле да. Такой человек меньше привязан к окружающей обстановке, ему легче уйти с земного плана. Но вообще-то, чем дальше уходит телесная жизнь, тем меньше хочется употреблять по отношению к ней определения «хуже» и «лучше». В каждом моменте жизни своя ценность. К тому же собственная жизнь оказывается всего лишь одним эпизодом в громадной киноэпопее. Наша задача усвоить не только собственный урок. И вообще давай-ка обратимся к более знающим людям.

Она подходит ко мне и, обнимая за плечи, как бы чуть поворачивает в сторону, – в ту же секунду передо мною уже знакомый парковый пейзаж!

ГЛАВА 11

Две низкие деревянные ступеньки ведут в открытую беседку. Внутри, облокотясь на резной парапет, прямо над нами стоит бабушка.

Я снова испытываю потрясение:

— Господи! Как же к этому привыкнуть? Находишься в одном месте, вдруг бах, – и ты совсем в другом, но в таком же настоящем! - бабушка улыбается.

Оглядываю окружающую обстановку. В первый раз я была вон там, на противоположной стороне пруда. Сейчас скамеечка, на которой я сидела с Лидией Серафимовной, пуста. Но зато неподалёку от неё, прямо на зелёной лужайке, которая спускается к воде, расположилась небольшая компания, а по знакомой дорожке вдоль пруда прогуливается парочка. Сам же парк снова погружен в белёсую дымку. Задираю голову наверх в ровное молочное небо, ища взглядом солнце.

— Здесь нет солнца, – прочла мои мысли бабушка. И тут же: – Поднимайтесь-ка сюда ко мне.

Не дав себе труда задуматься над её словами, вслед за Леной я поднимаюсь под крышу ажурного восьмигранника и обнаруживаю перед собою три небольших уютных мягких кресла, обитых поблекшим сизовато-зелёным растительным гобеленом, хорошо сочетающимся с цветом самой беседки. Могу поклясться, что мгновение назад сквозь её резное ограждение я видела внутри пустоту. На моё немое удивление бабушка лишь улыбается, жестом предлагая сесть.

— Ну, что же, спрашивай, о чём хотела, – обращается она ко мне через минуту. – Хотя лучше бы не разговоры разговаривать, а самой переживать, но раз уж ты у нас такая «головастик»...

А из моей головы все вопросы улетучились. Я молча смотрю на Леночку, на бабушку – молодую прекрасно выглядящую женщину – наверно, я сама выгляжу раза в два старше её.

— Я какая? – я себя толком ещё не видела.

— Так посмотри.

— ?

— Когда останешься одна, попробуй посмотреть на себя со стороны.

— Сейчас ты точно такая, какой сюда пришла. Захочешь что-то изменить, – сама сообразишь как. Ты ведь уже проделывала это в своих снах. Главное – воображение, воля.

— Здесь что же все со всеми знакомы?

— Вовсе нет. Мы с Леночкой познакомились недавно благодаря тебе.

— Чем тут занимаются, – не внешностью же?

— Конечно, нет. Не беспокойся, ты на верном пути, потому что прежде всего требуется обратиться к собственной прожитой жизни. Всё начинается с перепроживания.

— Но ведь это несправедливо! Жизни такие разные. Снова переживать те же самые обстоятельства, – у одних они блестящие, а у других просто убогие.

— Вот-вот, именно поэтому не все хотят, особенно на первых порах. Но никто никого не принуждает. Это и, правда, непростой труд. Такая работа может отодвинуться очень надолго. Конечно, можно проводить своё время за спинами близких, которые остались в телесном мире, но рано или поздно понимаешь, что там жизнь продолжается, а твоя-то стоит на месте! – По-моему, Лена говорила о себе. – Без ухода оттуда, без перепроживания человек останавливается. Рано или поздно большинство всё же окунается в своё прошлое, потому что в каждом заложено стремление к развитию.

— Между прочим, как раз перепроживание какую-то часть справедливости и восстанавливает, ведь каждая жизнь распахнута во множество других. По большому счёту цель именно в этом: дело не в собственных чувствах и не в личной жизни – она более или менее усвоена, а в тех, которые протекали рядом. В отказе «зависают» те, кто вольно или невольно принесли страдания другим: они сами оказываются не в состоянии пройти через мучения, которые причинили. К тому же невыносимо понимать, что сам являешься их источником и ничего поделать с этим уже нельзя. А ещё, как ни странно, с перепроживанием трудно справляются «любимчики судьбы», те, кто был счастлив, здоров, богат, успешен и удачлив. Некоторым до такой степени не доводилось преодолевать трудности, что в них совершенно отсутствует способность принять даже малую толику их. Они не в силах вынести чувств, которые по большей части негативнее тех, которые содержатся в их личном опыте. Так что действительно «богатому легче пройти в угольное ушко, чем в Царствие небесное».

Лена подхватывает бабушкины слова:

— Я поражалась: вижу, вроде бы заурядная женщина с убогой неустроенной жизнью – папа-алкоголик, бегающий к соседке муж, ребёнок - инвалид, а она не вылезает из нюансов такой жизни и, каждый раз возвращаясь сюда, будто всё больше и больше расцветает. Вообще же именно тяжёлые моменты видятся отсюда самыми интересными и наполненными, а бесконфликтные, благополучные периоды, отдых на диване или пустой трёп за бутылкой вина – бессмысленным, попусту потраченным временем. На самом деле, собственное существование «затягивает»: чем «глубже», тем интереснее.

— А что с реинкарнацией?

— Правда в том, что Личное миры существуют на этом вот плане задолго до телесного рождения в физическом мире. По закону непрерывности они сложены из «следов», оставленных теми, кто жил до нас, другими людьми, другими личностями. Кружево жизненного пути во многом сплетено из нитей чужих деяний. В этом смысле мы тоже продолжаемся в других людях и совсем не обязательно в собственных детях. Ну а реально прожить жизнь другой личности можно лишь после физической смерти. Только теперь их жизни становятся по-настоящему доступными. Хотя и из телесного мира можно было заглянуть в них, например, во сне. Да ведь у тебя самой был такой опыт. Так что реинкарнация в определённом смысле есть, но как бы наоборот: каждому предстоит переживание множества воплощений, но после физической смерти.

— То есть Личные миры тех, кто ещё только будет жить, уже существуют?

— Разумеется, только в неосуществлённом виде.

— В них возможно попасть?

— Наверное возможно, но это ошибочное действие. Надо заниматься тем, к чему ты готова. Всё хорошо в своё время. Путешествие в Будущее требует не только определённой зрелости, но и смыслового основания.

— Давно хочу кого-нибудь спросить, как тут ориентируются во времени.

— Кому надо оперирует земным – сама видишь, нынешнее существование неотрывно от предыдущего.

— Здесь меняется само отношение к отслеживанию времени. Оно ведь было необходимо для общей синхронизации. В физическом мире люди разъединены, а для связи всех со всеми существует нечто внешнее, – движение светил, например. Здесь же нет дней, нет ночей, нет времён года: любой момент возможно превратить в морозный зимний полдень или прохладную летнюю ночь. Внешняя синхронизация теперь вообще не нужна, потому что связь всех со всеми явно проявляется с каждым перепросмотром, с каждым нырком в своё прошлое, а дальше она будет ещё очевиднее. Теперь ход времени не привязан ни к чему внешнему. Время – это ведь изменения, которые происходят постоянно. Важно не количество времени, а его качество: не сами изменения, а какие они.

Мои собеседницы умолкли. Я задумалась, а через какое-то время отметила, что женщины тактично исчезли. Окружающая обстановка при этом не изменилась: напротив меня остались стоять пустыми два кресла, возникшие тут волшебным образом.

Конечно же, разные события в моей жизни возникали не на пустом месте, всё происходило из каких-то предыдущих действий и похоже, что порою даже не из моих собственных… Наверно, особенности перепроживания действительно снимают многие проблемы несправедливости. Если жизнь каждого должен пережить каждый, они, разумеется, отчасти разрешаются... Да и какой смысл в реинкарнации, если не воплощаются ни тело, ни личность, а в сознании нет никакой памяти о предыдущей жизни? Что можно усвоить из урока, которого ты не помнишь? Говорят, что прошлые воплощения формировали наши таланты и склонности. Что из этого? Ни таланты, ни склонности ещё не гарантируют будущих достижений и полноценного существования. К тому же, количество людей на земле всё время растёт. Не размножаются же воплощения, в самом деле… Очевидно, для появления идей о реинкарнации были свои резоны, – они хоть как-то примиряли людей с неравенством возможностей присущим жизни. С другой стороны, способность детского сознания (которую редкие люди сохраняют и во взрослой жизни) проникать на эту вот территорию и в Личные области тех, кто жил прежде, явилась как бы бесспорным подтверждением реинкарнации. Однако даже самые очевидные факты могут иметь разные объяснения… Мой жизненный путь был обозначен до моего рождения и не оборвался с моею смертью: я подхватила эстафету от живших прежде, так же коклюшки кружев из моих рук перейдут в руки к кому-то, родившемуся после меня. А если там не один человек, то стало быть, разные люди утверждавшие, что являются реинкарнацией одной личности, не были так уж и неправы… Как же тесно мы все связаны между собой, если каждый является и продолжением, и источником судеб многих. Оказывается, мы должны бы желать, чтобы жизни «ближних» были не просто богаты и разнообразны, но и как можно меньше походили на наши. Но во все времена люди хотели, чтобы интересы и взгляды других совпадали с их собственными. Сколько пустых споров, сколько ненужной борьбы. Ах! Если бы знать….

Мой взгляд блуждает по противоположному берегу пруда, по зелени, утопающей в туманной дымке. Из-за этой дымки парк напоминает декорацию на сцене. Вблизи всё видно отчётливо, словно выхвачено из общего пространства и специально предназначено для некого действия. Странно. Может быть, я чего-то не замечаю, и за этим видом скрывается какой-то секрет? Да, я почти уверена: что-то находится прямо у меня под носом, а я его не вижу.

...

Оставшись одна, я решаю, наконец, «заняться собой», а после некоторого безуспешного пыхтения почти отказываюсь от своего намерения и расслабляюсь. Но только теперь неожиданно вижу перед собою себя же, сидящую в кресле в парковой беседке. Приглядываюсь к своему лицу, и оно тут же приближается, увеличиваясь.

Вот этой морщинки между бровей когда-то не было… Да, когда-то я выглядела иначе. Ясно вспомнился портрет-фотография студийных лет, висевший над пианино в моей последней питерской квартире. На нём мне едва за двадцать. И чудо – я вижу себя, сидящую в беседке, но уже в том самом виде. Да, и фигурка была точно такой, кстати, очень даже ничего. И как это я умудрялась быть чем-то недовольной. Я придирчиво скольжу взглядом по телу, отмечая мелочи. Может быть, чуть уже ладони и немного длиннее пальцы. Лишь голубее глаза. Чуть-чуть светлее кожа. Слегка ярче губы. Вот этот зубик внизу выпрямить… Какая же я красотка!

ТЕРНИСТЫЙ ПУТЬ

ГЛАВА 12

Наконец-то я вынырнула из очередных «воспоминаний».

Телесная смерть сорвала запретное покрывало со времени и действительность обнажила своё невероятное измерение.

Оказалось, что все уголки в Личном чреваты глубинами собственного прошлого. Я снова переживаю давно забытые события. Многие из них с горечью – плата за теперешнюю объёмность восприятия. Я и не предполагала, насколько неоднозначным было каждое из них…

Надо поскорее переместиться куда-нибудь на Общую территорию, – в Личном постоянная вероятность провалиться в очередную конкретную обстановку. Теперь нужно всё время быть в состоянии готовности: стоит отвлечься от контроля над собственным сознанием, и я уже в другом теле, в другом месте и даже в другом времени.

Прилагаю некое усилие и обнаруживаю себя на знакомом берегу равнинной речки. Узнаю место, в котором встречали Олега, только сейчас я здесь одна. Прямо у ног кромка подмытого берега со знакомым кустом, купающимся в реке. Устраиваюсь тут же возле него лицом к воде.

Я думаю о том, что мне ещё повезло, потому что когда-то, в своих осознанных снах я уже сталкивалась с подобными «воспоминаниями». Так же повторялись все нюансы прошлого, включая прежние чувства и мысли, и в то же время я отдавала себе отчёт в том, что наблюдаю происходящее ещё и со стороны – с позиции себя, имеющей это самое сновидение. Причём мои настоящие чувства и отношение к происходящему могли сильно отличаться от первоначальных. Ну а в теперешние «воспоминания» постоянно врываются ещё и чувства людей, которые окружали меня тогда. Их переживания тоже становятся как бы моими, и только разумом я в состоянии отличить одни от других. Всё происходит само собой, естественно, и, судя по всему, вернуться к тому, как было в осознанных сновидениях, тем более к первоначальному, невозможно. Я постепенно привыкаю к положению, когда сознание раздваивается, и находится в «сейчас», которое действительно происходит прямо сейчас и совпадает с «я-есть», и в другом, которое принадлежит прошедшей жизни и наполнено мыслями и переживаниями давно минувшего.

И странное дело, казалось бы, те первые переживания должны были быть самыми яркими, самыми сильными, оказалось – нет! Сейчас моменты прошлого трогают меня гораздо острее, чем тогда. Может быть дело в том, что в той жизни была масса причин для сдерживания себя: я старалась не погружаться в горести, пытаясь поскорее миновать их, а в счастье обуздывала восторг, то ли боясь сглазить и спугнуть его, то ли из деликатности, дабы не ранить менее удачливых бурным выказыванием своих чувств. В той жизни вообще все невольно болели общей «болезнью»: жили или воспоминаниями прошлого, или надеждами будущего и очень редко полно и адекватно настоящим. И только теперь, возвращаясь к перипетиям своей жизни, я могу отдаться ей целиком. Словно прошлая жизнь было негативом, а сейчас плёнка проявилась, засияв волшебным светом, прикасающимся прямо к душе. Хотя на этой плёнке оказалось очень много и болезненного. Вот только что я убедилась, что совершенно незаслуженно приписывала одной из наших актрис всякие козни против себя. На самом деле у неё своих «хлопот был полный рот», моя жизнь волновала её постольку поскольку. Я сама же и провоцировала её выпады. И, Господи, какая же ерунда была поводом для «войны». Конечно, теперь-то я совершенно искренне прониклась к ней сочувствием и даже нежностью, но «хороша ложка к обеду». Но сама-то(!), сама-то(!) – со стороны выглядела просто отвратительно. Тем более, что ведь в глубине души и тогда догадывалась об истинном положении дел…

Все «мои» говорят, что такая работа неизбежна, и её необходимо сделать. Вот я и «ныряю» постоянно в прошлое. Брожу по забытым дорогам своей прожитой жизни, помногу раз заглядываю в одни и те же её закоулки, снова и снова переживаю всё то же: знакомлюсь, расстаюсь, надеюсь, обижаюсь, страдаю, радуюсь, плачу, верю, обманываюсь и обманываю сама…

Интересно, что теперешняя возможность чувствовать чужие чувства всё больше и больше возбуждает во мне интерес к другим и заставляет критичнее относиться к себе. Хотя надо честно признаться, что в глубине души для меня нынешней собственная былая неприглядность не так уж и важна. Да, похоже, чем больше чужих переживаний я воспринимаю, тем дальше отодвигаюсь от себя самой. Уже несколько раз я ловила себя на том, как будто передо мною проходит не моя собственная, а чья-то сторонняя жизнь...

Я не успеваю додумать эту мысль, заранее почувствовав, что сейчас рядом появится Антон, и всё же привычно изумляюсь его возникновению как бы ниоткуда. Внешне ничего не меняется, разве что окружающий вид чуть теряет свою резкость, очевидно за счёт того, что какая-то часть внимания направляется на него.

С Антоном мне всегда по-особенному комфортно, как бывает с теми, кого знаешь давно и близко. Он не скрывает, что, не попытавшись познакомиться в телесной жизни – моё пребывание в больнице не в счёт, – давно наблюдал за мною отсюда и знает меня, чуть ли не лучше меня самой. В этом смысле мы, конечно, не «на равных», но он так открыто и просто ведёт себя, что меня это совсем не беспокоит.

— Ну как ты на этот раз? – он спрашивает о моём последнем «путешествии» в жизнь.

— Жаль, что нельзя ничего изменить. Вообще-то я думала о себе лучше.

— Похоже, это общая беда.

— А ещё мне кажется, что после чужих переживаний, я всё меньше и меньше чувствую приоритет за своими собственными. Что это может значить? – Антон молчит. – Вообще такое впечатление, что было правильнее ко всему относиться безразлично, тогда ты, по крайней мере, предохранён от лишних ошибок. Хотя всю жизнь я считала равнодушие злом.

— Правильно считала. Не ошибается тот, кто ничего не делает. Ну а «личное отношение» – это ведь неотъемлемая часть самой личности, которая заведомо пристрастна. Говорят: «сколько людей – столько мнений» – и это правильно. В телесной жизни мнения разных людей неизбежно входили в противоречия друг с другом, а общее согласие часто выглядело как результат борьбы. Сама жизнь представлялась полем битвы. Но не надо жалеть о прошлых ошибках. Прелесть того мира как раз и состояла в том, что все было разделено.

— Да, да! В том мире ты ощущал чёткую границу между собой и другим, всегда существовала безусловная разница между «я» и «не-я». Но выходит, что своё мнение надо было засовывать куда-нибудь подальше. Сейчас мне гораздо легче перепроживать те моменты, когда у меня не было никакого отношения к происходящему, когда я просто принимала всё, как есть, а моменты отстранённости, созерцания и размышлений просто адекватны. Но когда примешивалась своя оценка, то обязательно кто-то оказывался обиженным, и как выясняется, часто несправедливо обиженным. Сейчас мне это больно видеть. Всё же надо было жить как бы более отстранённо.

— Не торопись с выводами. Тогда личная позиция была благом. Человек без собственного мнения был незрелой личностью. Другое дело, что сейчас всё по-другому.

— ?

— Теперь как раз время убирать всякую предвзятость.

— Почему?

— Чтобы воспринять жизнь других как свою.

— Да? А мне кажется, чем больше узнаётся про «не я», тем дальше от себя. Словно моя собственная жизнь становится чьей-то чужой.

— Совсем не плохо.

— И всё-таки обидно за себя.

— Это как раз потому, что ты ещё далеко не отделяешь себя от героини прошедшей жизни. Люди очень долго живут с этим чувством, но когда-нибудь на самом деле станет неважным: чужое переживание или твоё собственное. Ведь и в том мире лишь казалось, что каждый живет сам по себе. Ничто в жизни не совершалось в одиночку, и даже одиночество воспринималось на фоне отношений с другими. Наступит момент, когда «твоё» и «моё» отойдёт на второй план, и ты сможешь ощутить жизнь совсем по-новому.

— Ты так думаешь или знаешь наверняка?

— Так говорят те, которые уже пришли к этому, ну а я только подбираюсь к ним.

— То есть следует как бы присваивать себе чужие переживания?

— Выглядит так. В действительности же ты ничего чужого не присваиваешь, ты всё открываешь в самом себе. Только не забывай, что «принять жизнь» – означает «принять всё без исключения».

— Это значит, надо «принять» и все чудовищные злодейства, всю несправедливость, все её самые мрачные и тёмные стороны?

— Вот именно. И не торопись говорить: «Никогда». «Отношение» всегда личное и обязано быть у личности. Оно исчезает, когда личность перестаёт существовать.

Какое-то время Антон молчит.

— Все мечтают о таком, как ты называешь, «присвоении» друг друга, когда оно взаимно и полно. Тогда двое становятся одним. Это как Любовь.

Мне кажется, или Антону хотелось бы сказать больше?

Я ещё никого не «слышу», как демонстрировали мне в момент прихода сюда, но подозреваю, что первым «услышу» именно его. Мне так хочется выразить ему своё расположение, но я молчу, не умея этого высказать.

— По-моему, к нам направляется Олег, – меняет тему Антон. И я лишний раз убеждаюсь в его деликатности.

Почти тут же рядом «проявляется» Олег.

— Я к вам – не против? – он усаживается рядом с нами. — Я думал о тебе. Потрясающе выглядишь – настоящая красавица.

Ещё бы! А ведь и Олег тоже «потрудился» над своей внешностью. Стал выше, чуть шире в плечах и уже в бёдрах. Мускулистое тело под лёгкой рубашкой отдалённо напомнило «Давида» Микеланджело.

Угадав мои мысли, Олег чуть смутился.

— Как сам? – занятая перепросмотром собственной жизни, я не виделась с ним уже довольно продолжительное время.

— Вытаскиваю свои якоря.

— Это ещё что за новости?

— А тебя разве не посвятили? Ну, может быть, как-то иначе объяснили? – видя, что мне на самом деле интересно, он продолжил: – Суть в том, что в той жизни мы всё переживали однобоко – только с одной, своей собственной стороны, хотя у любого события их множество, а участников, как минимум, двое. Так вот, только пережив событие со всех сторон, можно от него освободиться. Это и называется «вытащить якорь».

Олег пересказывал в других выражениях уже известное мне, правда, в его словах содержался какой-то его собственный, особенный оттенок смысла.

— Чтобы «закрыть» событие надо пережить его со всех сторон, – продолжал Олег. – Ну, например, чтобы получить подарок, надо чтобы кто-то его подарил. Так? Побывав в ролях дарителя и получателя, ты как бы приводишь разные стороны одного события в равновесие и осознаёшь его целиком. Побывав и обиженным, и обидчиком понимаешь, что такое обида. Лишь прочувствовав ситуацию со стороны партнёра или даже противника можно нейтрализовать однобокость и убрать очередной «якорь». Мои наставники очень советуют освободиться от своих «якорей». Они словно многочисленные пуповины, которыми мы привязаны к физической реальности, и которые не дают нам родиться сюда окончательно. Я, конечно, частенько халтурю, – «своё» всё же приятнее. К тому же думаю, что на протяжении жизни многое уже нейтрализовалось само собой…

Слушая Олега, я механически перевожу взгляд на реку. Поверхность воды тёмная и кажется абсолютно гладкой. Если бы не медленно плывущие по ней справа налево редкие травинки и мусоринки, о её внутреннем движении нельзя было бы и догадаться. В моё поле зрения попадает медленно приближающийся к нам маленький сучок с одиноким жёлтым листиком. Вот он подплывает к лежащей на поверхности воды ветке подтопленного куста. «Сейчас зацепится», – вспоминаю я. Сучок останавливается, споткнувшись обо что-то под водой, потом медленно разворачивается и его листик замирает среди зелёных листьев ветки. Теперь только круглая предательская форма листика и его цвет выдаёт чужое присутствие. «Я уже видела это!» В сознании мелькает смутное беспокойство. Я поднимаю взгляд и смотрю вдаль – противоположный берег тонет вдалеке в знакомой дымке. Я оглядываюсь вокруг, убеждаясь в том, что ясный пейзаж вокруг нас на отдалении начинает терять свою резкость и исчезает в однородной дымке горизонта. Я задираю голову, уже заранее зная, что не найду солнца в белёсом куполе над своей головой… Чувство нереальности происходящего охватывает меня.

Господи! Где это я? Может быть, всё это какой-то причудливый затянувшийся сон, и я проснусь сейчас в своей кровати; этот мир исчезнет, а я сяду к компьютеру и буду вытаскивать из памяти подробности и последовательность того, что мне сейчас снится; и буду стараться понять смысл этого вот послания?

Мой взгляд скользит по сидящим рядом Олегу и Антону. Занятая своими мыслями, я уже давно не слышу, о чём говорят мужчины. Обоим на вид около тридцати. Только для одного это реальный возраст, а Антон должен быть старше меня лет на пять. Мне же самой уже за шестьдесят… Я гляжу на собственные руки. Это руки молодой девушки, но даже в двадцать у меня не было таких узких ладоней и таких длинных пальцев. Впрочем, я ведь уже знаю, что здесь вид тела может быть каким угодно. «Разве это моё тело? А что, если попытаться это тело, которое лишь видимость, хоть и очень достоверная, “стереть”, – думаю я. – Может быть, за ним я обнаружу свой настоящий облик?» Правда, в прошлый раз, когда я вознамерилась это сделать, то вполне отчётливо ощутила странную преграду, исполненную страхом, даже ужасом. Это было так неожиданно в этом мире, который, как я полагаю, наполнен только добром, любовью и благостью, что тогда я тут же отбросила своё намеренье. Но вот прямо сейчас я всё же вознамерилась проделать это снова.

Собираю всё своё внимание-волю, и направляю на саму себя, имея в виду превратить своё видимое тело в ничто, в пустоту.… В последнее мгновенье успеваю заметить ужас во взгляде Антона, брошенном в мою сторону...

...

Где-то внутри будто что-то взорвалось, и мир вокруг разом превратился в жуткий невообразимый хаос: кажется, одновременно разразились все возможные звуки, захлестнув меня лавиной боли, все мыслимые запахи, обретя вдруг пронзительную ясность, вступили в борьбу друг с другом, раздирая меня на части. Ослепительный свет, бездонная темнота, все оттенки цвета ослепляют и оскопляют одновременно, причиняя невероятные страдания, которые немыслим образом перемешиваются с невозможной душевной тяжестью, ужасом и безысходностью. Я вся сжалась и продолжаю сжиматься и сжиматься, пытаясь прекратить эту страсть, желая исчезнуть вовсе…

...

Всё закончилось так же внезапно.

Абсолютно опустошённая лежу на берегу всё той же речки. Понимаю только, что вся жуть осталась позади. Рядом бабушка. Поодаль вижу Леночку, Лидию, расстроенное лицо Антона, испуганного Олега, за ними ещё люди – по-моему, здесь сейчас все «мои».

Я дрожу, и, кажется, вокруг меня тоже всё трепещет.

Что это было? Как долго это продолжалось?

Проходит какое-то время. Потихоньку успокаиваюсь.

Окружающее подёргивается туманом.

Я одна в приятной серой дымке, словно окутана нежнейшим мехом.

— Этого нельзя делать, – звучит Голос.

— Я поняла.

— На твоём уровне для продолжения жизни необходимо ограничение. Ты, как отдельное сознание, не в состоянии существовать без образа себя. Уничтожить его равнозначно самоубийству.

— Господи, но для чего тогда мне вообще дана такая возможность?!

— Личность всегда может больше, чем использует в настоящем, – в этом залог развития. Так было и в физической жизни. Но обычно, однажды обжегшись, в огонь больше не лезут.

— Чего ещё нельзя делать?

— Лучше не пытаться исправлять что-то в Личном. Ты находишься ещё только в поре проживания физической жизни: по нынешним меркам, даже не в школе, не в детском саду, ты в ясельном возрасте. Если же тебе захочется поэкспериментировать с переписыванием прошлого, то сможешь сделать это позже.

— Так это всё-таки возможно?

— И да, и нет. В своём Личном мире наряду с реальными событиями человек в состоянии создавать и другие варианты. Только вот зачем? Позже ты поймёшь, что увеличивать Личную область пустыми фантомами совсем ни к чему. Малейшее изменение в прошедшей жизни изменяет течение всей последующей, как камушек в горах вызывает сход лавины. Тебя просто не хватит сочинить и осуществить такой «спектакль», ведь он должен продолжаться и продолжаться наравне с уже осуществлённым. Единственный возможный конец для него – смерть героя. Когда-нибудь ты бросишь это занятие, и созданное тобою превратиться в мёртвый призрак – опыт может быть и поучительный, но малопривлекательный в живой реальности. Впрочем, ты же понимаешь, что я лишь предупреждаю. Твоя свобода воли неприкосновенна. Можешь внять советам, можешь продолжить свои эксперименты, но учти, принцип свободы воли запрещает вытаскивать тебя из подобной переделки в другой раз.

— Я ведь не желала смерти.

— Твоё незнание тебя извиняет.

...

И я снова вернулась в странный мир на берегу реки. Рядом только бабушка.

— Я хотела больше узнать про жизнь, я и не думала о смерти.

— Знаю.

— Но ведь наверняка, есть такие, которые и на самом деле не хотят больше жить?

— Есть.

— Значит, они переживают такой вот конец?

— Не обязательно. У каждого это происходит по-своему, но отказываясь от нового опыта, все одинаково забывают себя. Рано или поздно их жизни становятся целиком воспринятыми другими, сами же они исчезают, растворяются в небытии. Того, чего ты не помнишь, для тебя просто напросто не существует. Для личности, забывшей свою жизнь, как бы и вовсе не было жизни. Словно не было и самой личности. Хотя как вариант переживания определённых вещей их опыт навсегда сохраняется в других.

— А почему они просто не «уходят» в какую-нибудь приятную ситуацию из своего же прошлого, думаю, на протяжении жизни такие бывали даже у самых несчастных. И вообще, почему бы, как у Булгакова, не подарить им вечных домов с венецианскими окнами и вьющимся до самой крыши виноградом?

— Застывшей вечности нет. А на первых порах большинство именно так и поступает, возвращая себя только в приятные переживания. Но время невозможно остановить, и желанные моменты утекают как вода сквозь пальцы. На самом деле тот, кто не может вынести жизнь, уходит всё дальше и дальше в детство и в свои сны, то есть в бессознательность.

— Я-то как раз очень хочу жить.

— Потому тебя и вытащили, и потому же дали бросить взгляд в ту сторону. Ты похожа на такого ребёнка, который перестаёт лезть к огню, только получив ожёг. Твоё любопытство перевешивает благоразумие.

— Это глупо?

— Да уж не сильно разумно, – бабушка смеётся, а мне нисколечко не обидно.

— Пусть я и недостаточно умна, но я же вижу, что этот вот мир какой-то странный. Это самое место выглядит так, как будто оно искусственно проявлено в каком-то тумане. Ты сама сказала, что здесь и солнца-то нет.

— Да, ты абсолютно права. Даже больше: всё кругом действительно искусственное, это лишь фантом.

— ?!

— Да-да, Общая территория создана обычными людьми, которые, правда, уже освоились в новых условиях. Это плод коллективного творчества, в котором, в определённом смысле, участвуют и те, кто только приходит, потому что учитываются их ожидания и жизненный опыт, ведь этот мир главным образом и предназначен для них. Эта территория многообразна: на ней множество самых разных островков природы. Но конкретных цитат из того мира нет, потому что одно и то же место предназначено для многих. И ещё, поскольку фантомом возможно сымитировать только ограниченный кусок жизни, то всё здесь устроено так, чтобы могло быть закольцовано без грубых стыков. Солнца, например, нет, а облака должны обязательно растворяться, чтоб в своё время опять рождаться на небосводе.

Я отыскала взглядом свой жёлтый листочек. Он уже почти утонул подмятый под себя зелёными ветвями. Скоро он, наверное, совсем исчезнет в глубине, чтобы та же веточка смогла причалить к тому же месту.

— Я правильно тебя поняла: всего, что сейчас вокруг нас, на самом деле нет?!

— Люда, не глупи. Разве театральные декорации – пустая игра воображения? Конечно же, они есть, просто сад на сцене не естественное место, а лишь его имитация. Общая зона создана для адаптации приходящих. В ней всё относительно нейтрально и удобно для этого. Личные миры пронизаны восприятием самой личности, к тому же они постоянно пресекаются с чужими Личными территориями, в которых человека захлёстывают чужие переживания. Всё это мешает осознать себя. Не у всех же за плечами опыт осознанных сновидений. Миражи Общей территории постоянно изменяются в соответствии с телесной реальностью. Когда-то, умирая, люди попадали в пустоту без образов. Потом в фантастические миры, созданные коллективными ожиданиями, основанными на религиозных представлениях. Так что здесь есть чем заняться, но только сперва надо доказать собственную жизнеспособность в теперешних условиях.

«Для того чтобы что-то здесь изменить, надо измениться самому», – вспомнила я слова Лидии Серафимовны.

— Вот именно. Надеюсь, и для тебя наступит такое время.

Я долго молчу, не находя слов.

— А что же всё-таки теперешнее тело?

— Ты всё время стремишься бежать впереди лошади. Правильность состоит в том, чтобы сейчас заниматься перепроживанием, а свои умозаключения об устройстве Бытия можно будет сделать и позже. Ты и так совершила громадный рывок, – многие не скоро приходят к такому вот состоянию.

— Я всё время ловлю себя на ощущении, что земная жизнь вовсе не закончилась. Нынешнее – её неотделимый этап.

— Ты даже не представляешь, насколько неотделимый, – интригует меня бабуля. – Однако, рано или поздно, всему приходит конец.

— А что потом?

— Люди изменяются и уходят дальше.

— Куда уходят?

— Бог знает. Оттуда ещё никто не возвращался.

— Ты таких видела?

— Моя бабушка – твоя прапрабабушка – недавно попрощалась со мною. Боюсь, сейчас ты не поймёшь, – она уже давно была гораздо больше, чем мы.

— Нет, я уже знаю, что люди могут соединяться и становиться как бы одним. Ты говорила, про две свои любви, те люди и ты теперь едины?

— Да.

— Ты говорила, что кого-то из них я знала?

— Ну не очень хорошо, конечно. Она как-то гостила у нас – тётя Оля, сестра твоей мамы, моя дочка.

— Прекрасно её помню. Мне было лет десять, когда она приезжала. Она рано умерла. Так значит теперь ты – это и она тоже? – бабушка лишь кивнула.

Только теперь я вдруг вспомнила, что на самом деле многих ещё не видела здесь.

— Они все присутствуют в твоём Личном. Твоё прошлое хранит образы всех в неизменном виде. А здесь Оля появится, когда надо будет встречать её детей и внуков. Между прочим, я-бабушка тоже буду рядом с ней. Новая суть может пользоваться всеми прежними образами, ведь они лишь внешняя картинка.

— А почему я совсем не вижу тут детей.

— Их действительно нет на Общей территории. И даже их Личные области существуют не самостоятельно, а как почки или веточки в мирах взрослых людей. Видишь ли, на этот план способно родиться только разумное сознание, и то далеко не каждое остаётся жизнеспособным. Разум созревает годам к четырнадцати-пятнадцати телесной жизни, а то и позже, когда человек начинает осознавать свои действия и становится способным делать выбор. Опыт детей становится частью жизни родителей и других близких.

— Послушай, но значит, мы с тобой тоже можем соединиться?

— Вот именно поэтому не принято ничего рассказывать заранее, – бабушка даже всплеснула руками. – Определённо – нет! Ты не понимаешь: непросто вместить в себя и одну чужую жизнь, ну а объединённую личность может воспринять только такая же объединенная или очень-очень продвинутая. Нам с Олей просто повезло: Ума – наша третья – именно такая. К тому же она была заинтересована в опыте людей из России. Ума индианка, но две трети жизни провела в Америке. Это благодаря ей я разговариваю с тобой научными терминами – она занималась психологией и религиями. Теперь я-мы в состоянии соединиться только с объединённой личностью и, конечно же, с мужской. Но нам нельзя торопиться, потому что дальше начнётся как бы цепная реакция, и мы очень быстро уйдём с этого плана, а ведь каждой из нас ещё надо дождаться тех, с кем пересекался телесный путь: мне – твоих племянников, Оле – своих внуков, и Ума должна встретить своих родных и учеников. К тому же у нас и здесь необъятное поле деятельности, потому что «объединение» не сумма двух или, как в моём случае, трёх жизней, оно – другое состояние, которое открывает доступ к качественно иному сознанию, ведь сознанием обладают не только люди.

— Как же всё не просто!

— И даже ещё гораздо сложнее, чем можно вообразить. Кстати, своё первое дополнение ты, по-моему, уже встретила.

— У нас просто дружеские отношения.

— Конечно, конечно. Хотя я не уверена, что мы имеем в виду одного и того же человека.

Я уже было открыла рот для следующего вопроса, но бабушка останавливает меня:

— Опять торопишься. Придёт время – всё узнаешь.

— Ну, только ещё один-единственный последний вопрос. Если этот Общий мир, – я обвожу взгляд вокруг нас, – фантом, то каков настоящий, что скрывается за туманом? Хотя бы в общих словах. Или ты сама не знаешь?

— Знаю, – отвечает она.

Странно смотрит, а потом тихо обрушивает на меня:

— Ничего, – и она исчезает, оставляя меня в состоянии немоты.

ГЛАВА 13

НИЧЕГО?!!

Наверно, я не расслышала. Она сказала: «Ничего»? За туманом ничего нет?!

Потрясённая ответом, я сама впадаю в состояние «ничего»: останавливая мысли, медленно погружаюсь в тишину и пустоту сероватого тумана. Но из сознания никак не уходит это «ничего»…

...

Стоп! Что же я опять так расклеиваюсь?

Её «ничего» не означает, что вообще ничего нет. Я-то есть! И доказательства не нужны – это безусловная истина. Я есть! Я существую! А ещё есть моя жизнь с мельчайшими нюансами и такими подробностями, про которые я сама даже не подозревала. Есть бабушка, Олег, Антон и все близкие, которые тут и которые ещё там, в телесном мире. И вообще миллиарды людей, которые когда-либо жили или сейчас живут на Земле…

Ну да, я ожидала другого ответа, но это не повод впадать в панику.

Было бы замечательно оказаться сейчас где-нибудь рядом с Антоном!

Подчиняясь моему устремлению, в тающем тумане тут же стал вырисовываться его облик.

— Как же ты всех напугала!

Огорошенная бабушкиными словами я даже не сразу понимаю, что речь идёт о моём «эксперименте» с телом.

— Я вообразить не могла, что это так опасно. Просто «нюх потеряла». Я так была уверена в собственной защищённости. Наверно, это тоже не очень хорошо.

— Вот именно. И потом, надо доверять себе: ты же уже пыталась сделать что-то подобное и наткнулась на запрет. Не веришь своему нутру – хотя бы просто посоветуйся.

— Ну ладно. Не ругайся, пожалуйста, – хотя мне даже приятно его ворчание. – А здесь я ещё не бывала.

Антон стоит, облокотившись на каменный парапет старой разрушающейся террасы над морем. Зелёная крыша из виноградной лозы свешивает свои плети в сторону моря, образуя раму для роскошного прибрежного пейзажа. Кажется, где-то здесь Щедрин нашёл натуру для своей «Веранды, увитой виноградом». Над сине-серой поверхностью моря прозрачная голубизна неба. Впрочем, тонущая в дымке перспектива говорит мне, что это место в Общей области.

— Антон, у меня к тебе другое. Я совсем растерялась. Единственные новые места, не принадлежащие предыдущему миру, которые я здесь увидела, – места встреч. Оказывается, за их пределами ничего нет? А сами они – лишь набор фантомов? Выходит, что кроме мира, из которого мы ушли, вообще ничего нет?

Он некоторое время молчит.

— Странно, что именно ты об этом спрашиваешь. Или просто хочешь услышать со стороны? Ну что ж, если тебе это нужно – пожалуйста. Самое главное откровение состоит в том, что мы ниоткуда не ушли: реальность одна. Фокус в том, что изменились мы, а вовсе не существующая действительность. Она всё та же. Мир расширяет свои границы, когда мы освобождаемся от своих.

— Расширяет границы?! У меня впечатление, что мир рассыпался на осколки. Вместо бесконечной вселенной сейчас передо мной обломок, ограниченный моим собственным опытом. Я не могу войти в соседний подъезд только потому, что в прошлой жизни не была в нём. Но ведь влечёт как раз то, с чем ещё не встречался, – люди так устроены. Я знаю, ты скажешь, что в соседний подъезд я могу попасть посредством тех, кто в нём жил. Ну а как же вообще новое, то, с чем никто ещё не сталкивался, – в прежнем мире неизвестного было несоизмеримо больше, чем известного. Как я понимаю, у нынешнего мира из осколков жёсткие границы, обусловленные человеческим знанием. Была замечательная ваза, теперь она разбита, а мы обременены склеиванием её частей.

— Ты всё перевернула с ног на голову. То, каким виделся окружающий мир раньше, было определено конкретным физическим телом, его органами чувств.

— Извини, в наше время уже было известно, что материальная реальность – это непрекращающиеся взаимопревращения энергии, а живой мир существовал исключительно в нашем сознании и исключительно в виде образов, которых в самой материальной реальности нет.

— Ну да, мир изначально был дан нам в образах – с этим никто и не спорит.

— Не просто окружающий мир, вся жизнь была непрерывным переживанием образов. Они ведь не только картинки, звуки, запахи, но и чувства тепла и холода, гладкости и шершавости, прикосновения к щеке тёплого ветерка и ощущение обжигающего морозного воздуха в ноздрях, – вообще все наши чувствования.

— Ну да, телесная жизнь представлялась переживанием чувственных образов, да и сами переживания, в каком-то смысле, образы.

— Так может быть, за образами тоже скрывается энергия, а её вибрации просто-напросто несоизмеримо более быстрые, чем на материальном плане?

— В это не очень-то верится, потому что тогда вся реальность становится этакой матрёшкой, «дурной» бесконечностью. Мне всё же чудится, что у Творца припасены и другие оригинальные ходы для устройства Бытия.

— Что же теперешний мир?

— Не понимаю, что тебя смущает: и сейчас неизвестного несоизмеримо больше.

— Меня смущает, что человечество веками накапливало знания и всё оказалось не так! Обманывались самые прогрессивные. Земная наука объявила образы лишь отражением реальности, производными от материи продуктами работы мозга, хотя обычные сновидения однозначно говорили, что они могут существовать сами по себе. А здесь даже для таких середнячков как я, очевидно, что «отражение» больше отражаемого: оно содержит «запись» всех ушедших моментов, уже давно не способных ни в чём отразиться. И вообще, если в Личных областях уже содержалось будущее, которому ещё только предстояло овеществиться в телесном мире, то значит, не движущая материя задавала отражения, а сами образы дирижировали причудливым танцем энергий.

— Но ведь в той жизни наука работала? Значит, всё было так. Слава богу, что в нашем распоряжении такой багаж наработанного в телесном мире. Земные науки – наш фундамент для постижения реальности дальше. В том мире вселенная была ограничена возможностями телесного восприятия. Люди раздвигали её границы только благодаря разуму. И всё же есть знание умозрительное, а есть непосредственное. Сбрасывая тела, мы оказываемся в совершенно определённом месте на поверхности планеты, под названием «человеческое сознание». Да, Личное пространство здесь ограничено твоим собственным опытом, тем, что содержится в твоём индивидуальном сознании, но к твоему миру примыкают другие, они наползают друг на друга, часто совпадают, и между ними нет зазоров. На планете Сознания содержится всё, что вмещает так называемое коллективное бессознательное, в том числе, и бесконечное пространство физической вселенной. Ты не видишь новых горизонтов только потому, что ещё лишь ползаешь по поверхности этой планеты. Усваивая опыт других людей, мы постепенно поднимаемся на ноги, и наш обзор расширяется. Не мир раскололся, а стала очевидна твоя отдельность и ограниченность, и это на самом деле очевидная проблема, требующая преодоления. Ну, так в этом и заключается наша нынешняя работа.

Антон оттолкнулся руками от парапета и развернулся в мою сторону, ставя точку в нашем разговоре. По его взгляду я поняла, что он хочет сказать мне что-то гораздо более важное.

— Кажется, мне следует предостеречь тебя ещё кое от чего. Пусть ты часто уходишь в умствование, но ты ведь вообще бежишь от всего мало-мальски неприятного. Не стоит впадать в эйфорию. Сейчас ты под повышенным контролем и опёкой, но не обольщайся: такое положение будет не всегда. Время после перехода особое для всех. В этот период личность оберегают от травматических переживаний. Как ребёнка, её проводят за ручку, знакомя с условиями «нового» мира и с собственными возможностями в нём. Но настанет время, когда тебе придётся встретиться с совсем нерадостными воспоминаниями. Физическая боль ничто по сравнению с ними. Вообще телесные страдания были лишь тренингом для куда более серьёзных вещей. Ты же уходишь от живых переживаний, оправдывая свои уходы необходимостью осмыслить происходящее. Не обманывайся. Наши переживания и составляют саму жизнь. Нельзя избегнуть одного проявления жизни за счёт другого: в ней происходит всё и сразу. Конечно, сейчас ты ещё не готова воспринять тяжёлые вещи, но хотя бы знай, что они будут, и их необходимо будет принять и преодолеть. Постарайся подготовить себя к ним.

— С чем таким невыносимо тяжёлым мне грозит столкнуться?

— Ты не даёшь себе воли даже вспомнить о неприятном. Что стоят только твои аборты. Страдания прерванной жизни, ещё не владеющей разумом, невозможно описать словами – они выше средств разума.

А ведь я действительно давно забыла про них, посчитав когда-то, что оставшись без детей, расплатилась за всё.

— Есть много вещей тщательно скрываемых от самих себя. Терзания и тоска по неосуществлённой жизни должны быть вполне пережиты тобой, хотя бы, потому что ты была их источником. Я тебя вовсе не пугаю. Мне даже импонирует твой настрой. Просто я обязан предупредить тебя.

Антон замолчал, видимо посчитав, что пока с меня хватит потрясений.

Мои же мысли все ещё в предыдущем разговоре. Я думаю о том, что действительность гораздо больше, чем мыслилась раньше, но вовсе не за счёт бесконечно далёких галактик. Прежний мир умножился изнутри самого себя за счёт множества отдельных Личных миров. То, что мыслилось одним единственным, общим, одинаковым, теперь, в Личном разных людей, выглядит хоть чуть, но другим. Оказывается, восприятие каждой вещи: облака в небе, лужи за домом, школьной доски в классе, трубы завода, валуна на поляне, – было особенным для каждого отдельного человека. Одна и та же материальная данность была воспринята со столькими разными оттенками, сколько людей наблюдало её. И ещё: мне-телесной казалось, что неуловимые мгновения «сейчас» неотвратимо и безвозвратно уходят в Лету, а теперь я-другая оказалась в состоянии попасть в любое из них, и не только в свои собственные. И пусть мгновения по-прежнему неуловимы, но они обнаружили собой ещё одну невероятную глубину вселенной.

Каждый человек, в процессе собственной жизни «проявлял» свой неповторимый мир. Реальность вмещает их все. И у меня есть возможность заглянуть во все эти многочисленные миры. Не чудо ли это! «Ничего нет» означает, что я, моя жизнь и вообще вся реальность не где-то за туманом, не «вне», не снаружи. В этом волшебный фокус и вечная загадка реальности – она вся внутри нас самих.

Я смотрю на одинокое облачко, повисшее в прозрачной голубизне неба, словно клочок лёгкого белоснежного пуха, случайно упавший на полотно, или последний, едва заметный лёгкий мазок кисти, оттеняющий нежную голубизну. Я перевожу взгляд на серебристую поверхность моря, на небольшие валуны и гальку, покрывающие берег, на каменный парапет, на свои идеальной формы руки, положенные на его тёплые камни. Как же всё нереально красиво!

— Конечно, погрузиться во всё, с чем мы соприкасаемся, – далёкая перспектива. Но как же безжалостно мы относились ко всему сущему. И сколько любви дарит оно нам ни за что, просто впрок, – несомненно, Антон слышит мои мысли.

Неужели возможно соединить в себе впечатления множества разных людей от вспышки одной и той же молнии, например? Представляю, какое это должно быть необыкновенное переживание! Найдутся ли для него слова в человеческом языке. Должно быть, если впустить в себя переживания всех-всех людей от какой-нибудь одной вещи, то тогда и можно будет, наконец, понять, что же такое она на самом деле, а может быть и постичь, что представляем собой мы сами…

— Ну, конечно, всегдашнее ожидание чудесного!

— Ой, я задумалась и забыла, что не одна – прости.

— Не за что. Мне нравится твой неисправимый оптимизм. Мы никуда не уходили из человеческого мира, и думаю, он всегда будет при нас, потому что мы не только его главные персонажи, но в каком-то смысле сами и творцы.

Мы помолчали.

— Не забывай, мы созданы «по образу и подобию». У нашего существования есть одна очевидная цель – приблизиться к Нему. Мы не в состоянии изменить мир, но нам дано гораздо больше – меняться самим. Никакой другой задачи ни перед кем не было ни раньше, ни сейчас.

«Истинные плоды даёт не та работа, что наружу, а та, которая направлена внутрь» - вспомнилось мне.

— Я теперь тебя оставлю. Надеюсь, ты всё поняла и будешь осмотрительнее. Ну а посреди самых гнетущих перепроживаний пусть тебя поддерживает мысль о том, что на самом деле всё уже прошло. Пока.

ПРОЗА И ЗВЁЗДЫ

ГЛАВА 14

Несколько лет назад умерла моя давняя подруга, но на Общей территории я её не вижу. Что-то с ней не ладно.

В своём Личном мире отыскиваю хорошо знакомую квартиру. В последние годы Люба почти не выходила из-за своего чрезмерного веса. Там я направляю себя в её Личный мир, потом в актуальное «сейчас» и действительно нахожу её на кухне. Она сидит в ней на своём угловом диванчике.

Надо же! Всё получилось с первого раза.

Как я и полагала, она одна. Посторонним в чужом Личном не комфортно – всё наполнено восприятием хозяина и привычным ему состоянием. Рано или поздно это начинает тяготить. Вот и в Любиной квартире я моментально ощутила экзальтацию, присущую хозяйке. Она же сама, судя по отсутствию реакции на моё появление и бессмысленному взгляду, находится в оцепенении прострации.

Пользуясь моментом я неторопливо её рассматриваю. Как странно, здесь почти все преображают свою внешность, возвращая утраченную красоту молодости, она же в том самом виде, который был при ней перед смертью. Ко всему, сидит в ночной рубашке. В последнее время, в чём спала – в том и ходила днём по дому.

Во мне борются желание исчезнуть с душевным порывом остаться.

Когда-то в молодости её особенность всё преувеличивать и подавать с плюсом притягивала и очаровывала. У неё был редкий талант видеть в невзрачном красоту, а в каждом человеке будущего гения. При этом она была по-настоящему щедрой, а не просто расточительной на восторженные комплименты. В студенческие годы и ещё долго после института я жила зная, что в городе есть маленькая квартирка, в которую можно постучать в любое время суток без всякого предварительного звонка. Там всегда откроют двери, устроят на ночлег, накормят, утешат и обласкают. Когда, как и куда ушло всё это?

Жизнь то сводила нас очень близко, то разводила, и я не уловила, в какой момент всё досадным образом переменилось. Когда-то её окружали умные, красивые и «сплошь талантливые люди», потом всё чаще она стала жаловаться на заговоры и интриги, плетущиеся за её спиной. Как-то незаметно недавние друзья переходили в стан неблагодарных, не помнящих добра проходимцев. И так же незаметно она всё набирала и набирала вес. В конце концов, полнота стала просто неприличной. Уже перевалило за сто килограммов, а она всё ела и не могла остановиться. Все, кто пытались серьёзно разговаривать на эту тему, становились врагами. Не задержались проблемы со здоровьем: отёкшие ноги, давление, сердце, сахарный диабет. На кухонном столе росла гора лекарств, а друзей становилось всё меньше, пока они не исчезли вовсе.

Я долго пропускала мимо ушей её отзывы обо мне самой, которые, разумеется, до меня всегда доходили, – мало ли чего не скажет человек в порыве или просто по глупости, не подумав. Но настал момент, когда закрывать глаза на очевидное стало невозможно и я в одночасье прервала общение без выяснения отношений – самый верный способ избавляться от проблемы. Отстранитесь от того, что стало в тягость, повернитесь к нему спиной, вообразите, что его нет вовсе, – окажется, что больше ничего ровным счётом предпринимать не надо.

Лет через семь она позвонила мне сама: «Люда? Это Люба звонит, ты меня ещё помнишь»? Плохое быстро забывается. Через несколько дней я уже ехала к ней в гости. В необъятной, с трудом передвигающейся, старой больной женщине было почти не разглядеть ослепительной красавицы, приковывающей к себе взгляды прохожих. Сказать, что я ужасно расстроилась, – не сказать ничего.

Можно ли было назвать это возобновлением отношений? Мы действительно начали время от времени созваниваться. Я заезжала к ней ещё несколько раз, она сама уже была не в состоянии приехать в гости.

Как-то в очередной раз после большого перерыва я набираю её номер. Трубку берёт сын. Прошу к телефону маму. Слышу в ответ: «Вы, наверное, не знаете, мама умерла». – «Как!? Когда?» – «Ещё в марте». Прошло уже почти полгода! Я никак не почувствовала её ухода.

И вот я вижу перед собой Любашу, сидящую за столом на угловом диванчике в её же кухне. Наконец, её взгляд приобретает осмысленность, и она разворачивается в мою сторону.

— Люда?! Ты? Ты умерла?

— Да, вот.

— Прекрасно выглядишь.

— Ну, это ведь не проблема. А почему ты не изменила свой вид?

— Зачем? Всё равно ничего не вернуть. Я сейчас что-нибудь вкусненькое приготовлю.

«Она, что же, не понимает, что как раз в этом на самом деле нет никакого смысла», – думаю я про себя, но молчу. По всему видно, что она рада моему появлению.

С заметным трудом она встаёт из-за стола, подходит к плите, берёт большущую кастрюлю и наливает в неё воды из-под крана. Кухонька маленькая, всё на расстоянии шага или двух и всё же она просит меня помочь достать из холодильника мясо. Я открываю холодильник, он забит едой, что называется «кулак не просунуть». Подаю ей кусок мясной вырезки из морозилки.

— Доставай всё. Овощи внизу. Давай салат сделаем. Там селёдка в банке уже разделанная. Масло слева и икры достань баночку.

Молча, я достаю всю эту снедь из холодильника. Люба опускает в кастрюлю с куском замороженного мяса крупно нарезанные овощи, кидает туда же несколько бульонных кубиков, по-моему, куриных. Ну да, она и при жизни готовила именно так. Включив под кастрюлей газ и видимо устав, возвращается за стол. Я же так и стою у стола перед горой вынутых из холодильника продуктов. Не представляю, как мне себя вести.

Она поднимает взгляд, и её глаза наливаются слезами.

— Да, знаю я, всё знаю. Это несправедливо!!! Я и в жизни никогда не могла вволю поесть, и здесь я всё время голодная. Я ни о чём думать больше не хочу. Можно мне хоть раз наесться? Кому от этого плохо?!

— Тебе, – но она не слышит меня, и её несёт:

— Почему я должна в чьи-то жизни вникать – у меня своя есть! С матерью виделась. Оказывается, она за месяц до меня умерла, – Катька (её сестра) от меня скрыла. Ну да Бог с ней, всё равно я на похороны приехать бы не смогла. Так она и здесь меня во всём обвиняет. Я им из Москвы сколько посылок посылала. Женька (племянница, Катина дочка) у меня годами жила. Никогда никто спасибо не сказал. Она теперь говорит, что у Катьки жизнь трудная! А у меня что, легче что ли? Конечно, Катька умная, не мне чета: и на машину скопила, и замуж два раза сходила. Да если бы я им же каждый лишний кусок не посылала, у меня бы две машины было. Когда я из Средней Азии серебро привезла, им чуть не половину отдала – продавайте, пользуйтесь! Никакой благодарности ...

Наконец, дождавшись паузы, я смогла вставить:

— Может быть, стоит переместиться куда-нибудь в парк, на Общую территорию. Тебе будет легче отключиться от всех этих проблем. Они уже давным-давно пережиты и оставлены не просто в прошлом, а вообще в прошлой жизни.

Она прямо-таки взвилась:

— В какой парк?! Ты что не видишь, что я не в состоянии передвигаться, мне даже из-за стола трудно подняться.

— Люба! Сейчас ты можешь не только легко ходить, ты можешь даже летать. Ты сама привязываешь себя к такому вот виду. Это тело твой собственный продукт. Такое физическое тело давно сожжено в крематории, его даже на земле-то нет.

— Вот именно – сожжено! Я всегда говорила, чтобы меня в землю похоронили, а они в Москве сожгли, а прах в Харьков повезли. Начхать мне, где эта урна стоит. Уж могли бы похоронить по-людски. А сынок-то! У меня серебро оставалось на чёрный день. Ты знаешь, сколько картин, сколько рисунков. Ты же знаешь, им цены нет. Через полгода ничего не осталось. Видеть его не могу. Лахудру свою в дом привёл. Дурак!

Я опять молчу, давая возможность ей выговориться. Отругав всех своих родственников она, наконец, замолчала. Но после небольшой паузы, отметив, что я всё ещё рядом, начала перемалывать другие семейные дрязги: отношения с дядей, который много помогал их семье, но, конечно же, «всегда Катьку больше любил». Потом переключилась на бабушку, которая встретила её здесь, но вместо того, чтобы войти в положение только что умершего человека, начала её учить, как избавиться от аппетита.

Я её почти не слушаю, просто надеюсь, что постороннее присутствие в конце концов выведет её из этого безнадёжного состояния. Вдруг неожиданно она взвизгивает:

— Нет! Ты это видишь?!

— ?

— На стол погляди, – слева от Любы в соломенном блюде и рядом с ним куча лекарств, в стороне хлебница. Горы продуктов, которые я недавно вынимала из холодильника, нет. Я обернулась к плите. Перевёрнутая пустая кастрюля стоит на разделочном столике между раковиной и плитой. Я тут же вспомнила разорванную книгу у Лены.

— Ты же должна уже знать, что обстановка, которую ты создаёшь вокруг себя в Личном, всё время возвращается в первоначальное состояние, в ней ничего нельзя изменить. Ты бы вспомнила другое, уже накрытый стол, например.

— Ага, – кивает она, – и всё, что ем, через какое-то время оказывается снова на столе!

— А ты не пробовала создать обстановку после еды, чтобы почувствовать себя уже сытой?

— Я не Дева Мария, чтобы получить удовольствие от беременности ни от кого.

— Любаша! Ну, на тебя не угодишь! Ты мне ответь, я могу тебе чем-нибудь помочь? Если нет и ты всем в своём положении довольна, то я, пожалуй, пойду, – но в этот момент, когда я уже потеряла всякую надежду достучаться до неё, я вдруг услышала как будто бы другого человека:

— Ты не представляешь, как я устала. Единственное, что мне хочется: всё это как-то прекратить.

Наконец-то передо мною живой, нормальный человек. Мне даже кажется, что в ней промелькнула та самая Любаша из далёкой молодости.

— Любочка! Ни я, ни кто-то другой не сможет изменить твоих нынешних обстоятельств, но это вполне в твоей власти и в твоих силах. Пойми, что они созданы только самою тобой. Почему ты двигаешься с таким трудом? Мы же сейчас все легче пёрышка, даже при вот этом твоём виде! Что ты разнылась о голоде? Когда это ты голодала? Не придумывай того, чего нет. А для теперешней жизни еда вообще не нужна! Не волнуйся, в голодный обморок ты не упадёшь.

— Да что же я – специально что ли?!

— Да! Специально! Ты позволяешь себе хотеть есть, испытывать голод, быть тяжёлой и больной! Ты позволяешь себе страдать, в конце концов! Ещё в той жизни надо было научиться управлять своими желаниями, подчинять их себе, а не идти на их поводу. Да и здесь у тебя уже было достаточно времени, чтобы взять всё это под контроль. Люба, я тебя не пугаю, но вполне серьёзно предупреждаю, что твою работу за тебя никто делать не будет. Это просто-напросто невозможно. Так устроена реальность. Хотя я почти уверена, что ты уже не раз это слышала.

— Я не знаю, как.

— Во-первых, необходимо уйти на Общую территорию, хотя бы на какое-то время. Здесь всё окрашено твоими привязанностями, твоим отношением и твоими привычными состояниями, а там нейтральная обстановка. Потом постарайся начать ассоциировать себя не с этим вот больным, старым телом, а со своим же, но в молодости. Я помню, как впервые тебя увидела. Ты-то помнишь? Я должна была встретиться с Жанной, а она пришла с тобой. На условленном месте я её не увидела, пока она сама меня не окликнула, потому что рядом с тобою вообще трудно было кого-нибудь увидеть. От тебя же было глаз не оторвать. Высокая, стройная, белокожая, с гривой вьющихся чёрных волос, с изысканным абрисом губ и глаз. Приковывала к себе взгляды и мужчин, и женщин. Чудо, как хороша! И ко всему, ты, по-моему, вообще не умела злиться и относиться к чему-нибудь отрицательно. Я поражалась твоему умению оправдать всё на свете. Вернись к той себе, ведь то тоже была ты!

— Да, наверно, я так и сделаю.

— Да не сделаю, а делай прямо сейчас!

— Сейчас я устала, мне надо отдохнуть.

— Неправда! Ты снова потакаешь себе – позволяешь чувствовать какую-то усталость. Устала? – в парк, к озеру, а не на кухню, к набитому продуктами холодильнику.

— Я бы поспала.

— Здесь не спят!

— Люда! Не дави на меня!

Наверно, я действительно перебарщиваю.

— Извини. Я тебя оставляю, но надеюсь увидеть в парке. До встречи!

— Да. Иди, иди.

ГЛАВА 15

— Не пугайтесь!

Я только что «проявилась» на «своей» скамейке у пруда. В двух шагах от меня остолбенев от страха, замерла полная пожилая женщина лет семидесяти на вид. Мне впервые доверили самой встретить умершего.

— Не бойтесь меня, – повторяю я, – идите сюда, присаживайтесь.

После заметных колебаний женщина медленно и неуверенно подходит и садится на самый краешек скамейки.

— Ты кто? – наконец произносит она.

— Такой же человек, как и вы. Только я умерла на несколько месяцев раньше и теперь могу вам помочь.

— Значит, я всё-таки умерла? Это правда?

— А разве вы сами не поняли? – вопросом на вопрос отвечаю я, разворачиваясь в её сторону.

Женщина выглядит очень растерянной.

— Вы в состоянии вспомнить, что с вами только что произошло?

— Сердце защемило. Сдавило как никогда. Я хотела на кухню пройти – у меня там аптечка. Не дошла – упала в дверях. Кажется, ещё и головой об стул ударилась, правда, ничего не почувствовала. Потом видела, как лежала там на полу. Так странно. А потом куда-то провалилась, и так ясно мне снилась моя жизнь. Теперь вот здесь оказалась, – женщина говорит очень медленно, делая большие паузы между каждой фразой, – я что, действительно умерла?

— Чему вы так удивляетесь? Рано или поздно это случается с каждым. Вот пришло и ваше время.

— Что же теперь?

— Будете жить дальше. Только по-другому. Сейчас у вас очень ответственная пора. Дело в том, что мы уходим из той жизни не сразу. Вас всё время будет возвращать в прошлую обстановку, – это не очень хорошо, но совсем без этого не обойтись. Будут похороны, будут разговоры о вас, слёзы, – всё это будет тянуть туда. Вы можете там присутствовать, но по-хорошему этого совсем не надо. Всё равно вас теперешнюю там не видно и не слышно. Для всех в том мире вы – это ваше мёртвое тело, которое они видят перед собой. Надо постараться самой оторваться от них и поскорее уйти оттуда.

Я замолкаю, потому что женщина смотрит на меня совершенно бессмысленным взглядом. Кажется, она совсем не воспринимает моих слов.

— Что же мне теперь делать? – с ужасом переспрашивает она вновь.

— Вы меня слышите? – она лишь кивнула.

— Вы меня боитесь, что ли?

— Не знаю.

Тут до меня, наконец, доходит, что женщина на самом деле не понимает ничего из того, что я пытаюсь ей сказать. Наверное, надо вести себя с ней как-то по-другому. Необходимо что-то придумать, причём, прямо сейчас. Прежде всего, стоит дать ей время придти в себя.

Молча, откидываюсь на спинку лавочки и прикрываю глаза, давая ей возможность успокоиться и рассмотреть меня без опаски.

Как же с ней разговаривать?

Какая громадная проблема! В жизни нет ничего очевиднее предстоящей смерти, но люди совершенно не готовятся к ней. Я сама, скорее, исключение. Хотя моё отношение к смерти возникло ведь тоже не на пустом месте.

Продолжаю держать под наблюдением сидящую рядом и всё ещё напряжённую женщину, и одновременно начинаю перебирать свою жизнь, надеясь обнаружить в ней средство от страха смерти.

...

Я с учительницей иду по дороге от школы домой. Провожаю её к дому соседской девочки из параллельного класса. Во время строительства нашего городка домам присваивали номера по мере возведения, поэтому все они расположены беспорядочно, – без провожатого нужный дом не найти. Мы срезаем путь, пройдя квартал частных домов дворами, и выходим к поликлинике. За ней три сотни финских домиков военно-морского городка. Это пригород Ленинграда. Практически всё здешнее взрослое население работает в городе и пользуется электричками. К ним привыкли, и чувство опасности притупилось. Из-за этого время от времени происходят несчастные случаи. Сегодня утром погиб один из наших соседей. Понадеялся успеть перебежать на свою платформу перед приближающимся с обратной стороны поездом и угодил под его колёса. Первыми об этом узнали в школе: кто-то из учителей приехал на занятия именно на этой злосчастной электричке. Дочери погибшего в тот день в школе не было – болела. В учительской решили, что кому-то нужно пойти к ним сообщить о несчастье. Искали, кто мог бы показать, где живёт семья. Ближе всех к учительской оказалась я.

Мы идём молча. Учительница сосредоточена на своих мыслях, а меня прямо-таки захлёстывает странное внутреннее воодушевление. Я ощущаю себя причастной к особой важной миссии – сообщению о смерти, а через него к ней самой.

Сколько мне тогда было? Наверное, уже лет двенадцать.

Через несколько дней я иду в похоронной процессии. И снова чувство торжественной важности происходящего с каким-то плюсом, словно немного чересчур. Я-сегодняшняя отдаю себе отчет в том, что в моём тогдашнем переживании нет и тени трагизма, напротив, в нём присутствует совершенно очевидный оттенок праздничности.

А вот уже какие-то другие похороны. Ах, да! В тот же год летом утонул мальчик из нашего класса. Рыдающие родители, удручённые ровесники, я сама держу скорбное выражение лица, но внутри у меня что-то странное, необъяснимое, противоестественно радостное. Такое несоответствие провоцирует истерическое состояние. Боюсь рассмеяться в голос. От этого смеяться хочется ещё больше. Пытаюсь маскировать приступы смеха под всхлипы, кусаю губы, прячу лицо – мне очень не по себе!

Психоаналитик в этот момент отметил бы, откуда растут ноги у моего чувства вины, если бы оно у меня было выражено. А ведь те похороны действительно заставили меня обратить внимание на собственное нутро. Можно обмануть окружающих, но нельзя обмануть себя: я прекрасно осознавала, что творилось у меня на душе. Хотя вот уже прошла жизнь, но даже теперь я не понимаю, отчего смерть, безусловно, трагическое и горестное событие, вызывало во мне совершенно несоответствующие чувства.

Особое отношение к смерти заключалось ещё и во всегдашнем полном отсутствии страха перед ней, разумеется, если игнорировать физическую боль и страдания, связанные с нею. Напротив, для меня за её непроницаемой завесой скрывалась загадочная интрига жизни, скрывалась вечная тайна, в разгадке которой были ответы на самые важные вопросы Бытия. Но никогда я не связывала её секреты ни с чем ужасным.

А ещё рядом была бабушка. Сколько я её помню, она всегда ждала смерти. У неё постоянно хранился специально приготовленный узелок. В нём лежали чистая белая рубашка, простое платье, ситцевый платочек на голову и тапочки. Она хотела умереть из-за возраста. Иногда жаловалась нам с сестрёнкой, что «Господь забрал к себе всех ровесников и многих моложе, а про неё забыл: видно, в чём-то она сильно провинилась перед ним». Бабушка не дожила до своих ста лет нескольких месяцев. Умерла в ночь с первого на второе мая – в праздник. Она тогда была у маминой сестры в Челябинске. Я жила в Москве, а моя единственная родная сестра в Мурманске. Она попала туда со своим мужем – военным офицером, получившим распределение в те края после окончания морского училища. С билетами на самолёт была проблема. Танечка прилетела ко мне в Москву, а уже отсюда удалось купить билеты в Челябинск, но на разные рейсы. Я прилетела первой и ждала её в аэропорту, наверное, часа два. Эти два часа разминули нас с видом лика смерти. Когда мы подъехали к тётиной квартире, все уже были на кладбище. Туда подъехали, когда близкие выходили из его ворот нам навстречу. Подошли к готовому уже могильному холмику. Мы с сестрой так и не видели нашу бабушку мёртвой. Да и никого из своих родных мёртвыми я не видела – все мои близкие живы. Может быть, ещё и от этого во мне не было от смерти ощущения невосполнимой утраты, горя и катастрофы.

Однако я странно уверена, что кроме бабушки было в той жизни ещё что-то. В сознании мелькают разрозненные картинки и какие-то знакомые, но давно забытые ощущения. На розовом полевом вьюнке сидит голубоватая прозрачная стрекозка. Нарядная красная божья коровка не удерживается на тоненьком кончике зелёной травинки, падает на нижнюю и по ней снова ползёт наверх. Высыхающий ручей посреди цветущего луга. Сладкий запах полевой кашки тонет в море других опьяняющих запахов...

Да это ведь Севастополь! Ну конечно. Стрелецкая бухта. С этим местом связаны мои первые отчётливые воспоминания себя. Наша семья переехала сюда из Калининграда, когда папу – он морской офицер – перевели на преподавательскую работу в Севастопольское военно-морское училище. Мне шёл четвёртый год. Первое время мы жили прямо в помещении самого училища, потом переселились за его стену в ближайший жилой двухэтажный дом. Шесть таких домов образовали правильный прямоугольник – двор детства.

Угловая смежная двухкомнатная квартирка на втором этаже. Я задираю голову наверх. Вон, наверху, окно нашей детской. В ней живём мы с сестрёнкой и бабушка. Из него виден этот самый луг, красный в пору цветения маков. Мы с родителями только что вышли из дома. И мама, и папа, и даже бабушка с нами. У подъезда стоят соседи. Взрослые необычно торжественны. Всё сегодня особенное, не как всегда. Нас с Танюшей нарядили в праздничные платья, завязали банты.

— Песню петь будем? – трясу я за руку маму.

— Зачем?

— Праздник!

— Нет-нет. Сегодня не поют. Сегодня надо молчать.

Откуда взялся вопрос? Я погружена в сознание себя-ребёнка, но не «слышу» в нём сформулированных мыслей. Между прочим, и во взрослой жизни я иногда ловила себя на том, что сперва что-то делала или даже произносила, а мысли формулировались вслед.

Конкретных мыслей нет, но всё моё детское существо вовлечено в напряжённую внутреннюю работу. Странным образом, без слов, сознание выясняет смысл происходящего.

Я уже знаю, что есть обычные дни и есть праздники: Новый год, Первое мая, День рожденья. К ним готовятся заранее: разучивают стихи и песни, готовят выходные платья, туфли и банты. А сегодня праздник особенный, совершенно неожиданный и оттого таинственно необыкновенный.

Конечно же, я, сидящая в парке рядом с только что умершей женщиной, уже давно поняла, какие события демонстрирует мне моё сознание.

В Севастополе вокруг наших домов по оврагам росла белена. Её плоды немного напоминают маковые головки. Взрослые не уследили и маленькая соседская девочка, моя ровесница, наелась этой белены и умерла.

Во дворе, на столе под акацией, в огромной красивой коробке лежит большущая «кукла», вся в пене бело-розовых кружев. Я-ребёнок совершенно не связываю её с маленькой девочкой, живущей в подъезде напротив. Нас, детей, одаривают пригоршнями сладостей и каким-то особенным вниманием. Как же мне всё это нравится. И всем вокруг до того хорошо, что некоторые даже плачут.

Так вот какой день окрасил праздничностью моё отношение к смерти.

Может быть это так. Но, но, но… Я всегда подозревала, что мир – вовсе не хаос, и в нашей жизни, в нашей судьбе нет ничего случайного. Абсолютно всё исполнено тайным или явным смыслом. Конечно же, такое вот первое соприкосновение с реальной смертью дано было мне отнюдь не случайно. Возможно, дело совсем не в смерти. Просто отсутствие страха пред нею странным образом распространилось на очень многие вещи в повседневной жизни. Думаю, это хорошо. Страхи заставляют зажмуриваться, даже когда ясный взор совершенно необходим…

...

Сидящая рядом со мной женщина вроде бы начала успокаиваться, и вдруг снова занервничала. Это возвращает меня к ней. Вид парка подёргивается зеленоватой дымкой. Слышны какие-то стуки и неясные голоса. Догадываюсь, что сейчас в физической реальности возле тела женщины что-то происходит, и её влечёт туда. Я следую за ней, надо же понять, что она за человек, и чем я могу ей помочь.

На лестничной площадке типовой пятиэтажной хрущёвки, у дверей в квартиру двое: мужчина и женщина. Неопрятные, с отёкшими лицами характерного сизовато-розоватого цвета. С одного взгляда видно, что оба пьющие. Среди четырёх входных дверей, выходящих на площадку, эти, единственные старые и деревянные, красноречиво свидетельствуют о доходах и статусе хозяев квартиры. Но очевидно, что квартира принадлежит не парочке у дверей. По-видимому, они уже не раз давили на кнопку звонка и стучали, а сейчас продолжают то же самое скорее по инерции.

— Тётя Паша! Да открывай, наконец!

Моя подопечная, очевидно хозяйка этой самой квартиры, пытается заговорить с этими людьми, хватает их за руки, разумеется, безуспешно, – ни меня, ни её они не видят и не слышат.

— Говорю же тебе, что-то случилось! Не может она в это время спать. И потом я же ей сказала, что мы к семи придём. Ждать должна. Неси что-нибудь замок отжать.

Мужчина потопал по лестнице наверх (вероятно их квартира где-то там), а женщина осталась у дверей. Она изредка обречённо бухает в них ногой, не надеясь уже ни на какой ответ.

В это время передо мною одновременно существуют как бы две картинки. На одной окружающее вполне отчётливо, но я не вижу ни себя, ни умершую женщину. Наравне с этой существует картинка, на которой есть и я, и моя товарка, и хотя наш собственный вид определённо отличается от всего остального, я вполне могу разглядеть и детали нашей одежды, и даже цвет глаз. Значит, моё восприятие мира потихоньку меняется, ведь когда-то оно было не таким.

— Паша? Вас ведь так зовут? – женщина начинает растерянно озираться по сторонам. – Они вас не видят так же, как вы не видите меня, хотя я здесь, рядом с вами. Не пытайтесь ничего делать. Единственное, что в ваших силах, – просто наблюдать за происходящем со стороны.

Между тем вернувшийся с гвоздодёром в руках мужчина уже отжал замок и парочка входит в квартиру. Мне показалось, что тётя Паша меня поняла, но когда люди, ненадолго остолбенев перед её бездыханным телом, неудобно раскинувшимся в небольшом коридорчике, ведущем в кухню, и убедившись, что она действительно мертва, начали лазить по её шкафам, сумкам и карманам, набрасывается на них с руганью и кулаками. Через какое-то время она, наконец, понимает бесполезность своих действий и принимается поочерёдно то рыдать, то ругаться. Мужчина с женщиной, нисколько не смущаясь лежащим в проходе мёртвым телом, рассуждают, сколько денег оставить в кошельке и в сберкнижке, которую нашли на полке в шкафу под стопкой постельного белья, чтобы не возникло подозрений в воровстве.

Понимаю, что увести тётю Пашу отсюда в ближайшее время не удастся, и, смирившись, наблюдаю за нею и за всем происходящим.

Мужчина уже трижды ходил наверх нагруженный хозяйскими вещами, пока, наконец, возвращаясь, не столкнулся на площадке с соседом, входящим в квартиру напротив.

— Ничего не случилось?

— Тётя Паша умерла, – лицо застигнутого врасплох мужчины враз сморщилось, выражая нестерпимые страдание по поводу тяжёлой утраты.

— Когда?

— Да вот только что. Мы с женой пришли праздник отметить, а она лежит в коридоре уже холодная.

— Какой праздник?

— Так Покров же!

— А вы позвонили в милицию, в скорую?

— Нет ещё. Может, вы позвоните? У нас телефон отключён.

Сосед, даже не попытавшись заглянуть в квартиру тёти Паши, со словами: «Да-да сейчас позвоню» скрывается за своей дверью.

Через несколько минут парочка в ожидании представителей власти выходит курить на лестничную площадку.

Первой приезжает милиция, следом скорая. Уже ночью вывозят тело. Двое крупных мужчин в тёмной униформе ленясь поднимать, проволокли вниз по лестнице тяжёлый чёрный полиэтиленовый мешок, благо квартира на втором этаже.

Я всё время пытаюсь направить тёти Пашины мысли в другую сторону: полюбоваться природой, подумать о бренности бытия, вспомнить какие-то моменты из её же жизни, но только убеждаюсь, что ничего не могу сделать для неё, кроме разве что просто быть рядом.

Только к вечеру следующего дня в доме появляются сын умершей с женой. Мало удивляются, что не нашли в квартире ни копейки денег – видно и не надеялись. На столе лежат лишь кое-какие документы да записка с адресом морга – и за то спасибо. Сын оперативно меняет замок на входной двери – новый привёз с собой. Его жена, перебирая нехитрую утварь умершей, деловито рассуждает, пытаясь убедить мужа, а может быть и саму себя, что «тянуть со сдачей квартиры нечего, что девять и сорок дней это всё предрассудки, а за время, пока будет оформляться наследство на эту самую квартиру, можно будет скопить денег, чтобы обустроить материнскую могилу. Ну не себе же она их собирается брать, в конце концов!? Кстати, коммуналку ведь тоже нужно платить из чего-то!?»

Наверно, мне самой надо отыскать в жизни тёти Паши что-нибудь светлое и притягательное, чтобы отвлечь её туда. И я не упуская её из зоны своего внимания начинаю «просматривать» её жизнь.

Родилась в ноябре сорок первого. Мать стала вдовой ещё до её рождения - муж погиб в первый же военный месяц. Тяготы выращивания ребёнка усугубились военным временем. Девочка была обделена лаской и вниманием с пелёнок, – я не смогла увидеть между нею и матерью никаких тёплых доверительных отношений. Может быть поэтому после смерти её встречаю я, а не родная мать? Но хотя Паша и росла в недостатке любви, она не страдала от этого. И убогая жизнь в комнатушке коммунальной квартиры не тяготила – все кругом такие же; и безотцовщина не была поводом для переживаний, потому что среди сверстников таких было большинство. Я удивляюсь, какую же эмоционально скудную жизнь прожила эта женщина. За всю жизнь не прочла толком не одной книги и не знала удовольствия даже от чтения. Совсем уж неожиданным для меня оказалось узнать, что коренная москвичка ни разу в жизни не была в театре. Редкий праздник – выход в кино. Телевизор появился в их комнатушке у одних из последних. Даже горе в её жизни было как-то смазано: мать умерла перед самым появлением внука и её смерть прошла почти незамеченной, но, тем не менее, радость от рождения сына тоже была омрачена. А тут ещё проблема с мужем, который вскоре благополучно исчез из её жизни, и потом полтора десятка лет она с боем вытягивала из него алименты. Она даже плотского оргазма-то ни разу в жизни не испытала! Единственная радость – вот эта своя однокомнатная квартира. Но сколько же пришлось за неё побиться!

Что же мне с этим делать?

Может быть отыскать её мать и выяснить, где все близкие?

Опережая мои личные усилия, в сероватом тумане передо мной проступает облик женщины с закрытыми глазами. Она словно бы дремлет стоя. Никаких сомнений, что передо мною её мать – то же лицо только гораздо моложе. Как будто почувствовав моё присутствие, она медленно открывает глаза:

— Что?

— Я искала вас. Ваша дочь умерла.

— Ну и, слава Богу.

— Я сейчас с ней. Хотелось бы узнать, почему рядом нет никого из семьи?

— Потому, что никого нет.

От женщины исходит какое-то вселенское безразличие, но у неё вполне осмысленный взгляд.

— А вы?

— Я ей не нужна.

— А ваши родители?

Женщина не проявляет никакой заинтересованности в нашем разговоре, но после паузы всё же начинает говорить.

— Ну да. Они встречали меня здесь. Совсем такие же, какими запомнились мне в детстве. Их арестовали в тридцать седьмом. Мне только шестнадцать исполнилось. Ждала, что когда-нибудь вернутся. Знала лишь, что сосланы без права переписки. А встретились только здесь – их в том же году и расстреляли. Зря я на них обижалась за свою судьбу. После школы еле устроилась на завод, об институте и подумать было нельзя. Единственный выход – удачно замуж выйти. Но и с этим не получилось. А тут ещё война. И меня любовью жизнь обошла, и я видно обделила своё дитя. Устала я от жизни той. Не хочу ничего вспоминать. Хочу отдохнуть.

— А отец Пашин, муж ваш, он что же?

— Муж? Да мы и не жили вместе-то. Я его родителям не пришлась по нраву. А тут война началась. Он расписался со мной, перед тем как на фронт уйти – я же беременной была – да в первый же месяц и погиб. Его родители о нашем браки так и не узнали. Да и не отец он Пашке-то вовсе. Обманула я его. А который отец - случайный человек был. Так что нет у неё близких, а кровное родство тем более не в счёт.

Она замолчала и через некоторое время снова устало прикрыла глаза, давая понять, что наше общение закончилось.

Бедная, бедная. Как же я ей сочувствую. Может быть, если бы Паша начала заниматься перепросмотром своей жизни, то за какие-то ниточки детства можно было бы и мать вытащить из тумана…

Прошло несколько земных дней. Я всё время удерживаю тётю Пашу в зоне своего внимания. За эти дни я множество раз выслушала рассказ про аферистов и алкоголиков Зинку с Колькой, живущих в квартире над нею, которым «она столько раз и одалживала, и не подала в суд, за то, что они её только прошлой зимой дважды затопили, а они за всё только хорошее так подло обворовали её после смерти». Миллион раз она пересказала мне, что квартира-то обещана внучке. «У сына Юлька – третья жена. Детей общих нет. А была одна девочка от первой жены, но та после развода сама попросила, чтобы он написал отказную от ребёнка, и по слухам, у неё всё в порядке. И от второй жены тоже растёт девочка, скоро школу закончит. Девочка хорошая. Хоть и редко, но приходила к бабке. А теперь Юлька, жадюга ненасытная, задумала всё себе заграбастать. Как знала! Всё недосуг было завещание составить…»

Уже сколько раз я пыталась вернуть её на Общую территорию, но женщину куда больше привлекает слежка за тем, на что тратят её деньги Зинка с Колькой, как пытается облапошить её сына хитрющая Юлька, что выбрасывают на помойку из её квартиры жильцы, впущенные-таки Юлькой через три дня после похорон – «даже девяти дней не дождалась, стерва!»

Наконец, когда в очередной раз я предлагаю ей посидеть у пруда в парке, она выплескивает своё недовольство и на меня:

— Что ты ко мне привязалась?! Чего ты за мной всё ходишь и ходишь? Надоела, как горькая редька. Отстань от меня! Не хочу я ни в какой парк. Сама сиди там. Сгинь с моих глаз долой!

Я посчитала, что лучше будет так и поступить.

...

— Не переживай. Ты сделала всё правильно, и ровно столько сколько было необходимо.

— Что же будет с ней?

— Думаю, в конце концов, в телесном мире прибавится ещё одна призрачная сущность. Их много скапливается в районах старых кладбищ, на развалинах, помойках и пустырях. В большинстве своём они бессознательны и безличностны, потому что их жизненный путь усваивается их потомками или теми, с кем их сводила жизнь. Эти энергетические следы из прошлого существуют довольно долго, но не бесконечно. Наступит время, когда уже ничто не будет напоминать об их пребывании в телесной реальности.

— Жалко её. И кто же это захочет принять её опыт?

— Часть его уже восприняла ты, например.

— Значит, так умирают?

— Кто-то так. Кто-то уходит из телесного мира, но застревает в тумане, как её мать. Все по-разному. Умирание – длительный процесс. Но из него никогда не поздно вынырнуть. Необходимо только проявить волю. Подготовленными приходят немногие. На некоторых сама смерть действует так сильно, что они почти сразу начинают работать в правильном направлении. Кому-то необходима помощь, без неё почти никто не остаётся.

— Почти?

— Разумеется. Нет никакого смысла возиться с теми, у кого разум застрял на уровне ребёнка, ну и с теми, кто сверх меры извратил его, преступив законы человеческой природы. Только злорадствовать на их счёт не стоит, потому что их рождение в телесном мире было предопределено поступками тех, кто жил до них. Ничто ни от чего не бывает. Последствия нашего пребывания в телесном мире ляжет на тех, кто придёт за нами.

ГЛАВА 16

Никак не могу распознать состояние, во власти которого нахожусь уже некоторое время. Странное нетерпение и непонятное желание. Неясное предчувствие. Какие-то необычные ощущения. Я вся охвачена нервным ожиданием. Чего я жду? Мелькают образы, никак не связанные между собой: блюдо с фруктами, лошадь, мужской торс, новогодняя ёлка.… Но вот я ещё не успела понять, а сознание уже выхватило нужный. Это вид дороги летящей навстречу движущийся машине. Движение и скорость – вот что мне надо. Дорога мчится на меня всё быстрее и быстрее. Что-то мелькает по её сторонам – не разглядеть. Я несусь вперёд с головокружительной скоростью и уже ни в какой не в машине, а сама по себе лечу в бесконечную даль в пустом беспредельном пространстве. Нет ничего кроме сумасшедшего ускорения. Вперёд! Быстрее!!!

… Сколько прошло времени? Кругом сероватая пустота. С чего это я решила, что вообще двигаюсь? Но только что со мною определённо что-то случилось.

— С тобою действительно кое-что происходит: ты избавляешься от материальных привязок, от тонких тел. Это естественный процесс перехода. Всё совершается правильно. Не беспокойся, – звучит во мне.

...

Физический мир начинался для меня с одного-единственного измерения: он был расположен на одной вертикальной линии, причем, я находилась на его дне. Первые образы, сохранившиеся в памяти: листва, сквозь которую проглядывают кусочки неба. Наверное, лежала в коляске под каким-то деревом. Одновременно с умением сидеть, стоять и ходить мир превращался в простирающиеся во все стороны объёмное пространство. Впрочем, его высь так и осталась загадочно недосягаемой, предназначенной для взоров поэтов, философов и учёных, а вся моя телесная жизнь протекала на бескрайней плоской земле….

— Я тебя поздравляю! Ты делаешь заметные успехи, – появление Антона прерывает мои размышления. – Вы с Олегом просто молодцы.

— Антон? Спасибо, но ты ведь не с этим пришёл?– неприятное предчувствие мелькает во мне.

— Нет.

— Почему мне совсем не хочется услышать то, что ты хочешь сказать?

— И всё-таки пришло время прощаться.

— Как?! А разве…

— Людочка! Не надо обманываться на мой счёт. Я был всего-навсего твоим сопровождающим на первых порах. Ты уже неплохо освоилась, кстати, действительно быстро. Ну а мне пришла пора высвобождаться из своей отдельности. Конечно же, мы будем общаться, но предстоящее может несколько отдалить меня от тебя, от Олега, от всех, кто ещё сам по себе. Я хочу, чтобы ты понимала, почему это происходит.

Я, конечно же, всё понимаю, но отчего-то мне делается грустно.

— Я так расположилась к тебе, я ведь думала, что…

— Я знаю. Но мы в разных «весовых категориях». Невозможно объединиться, если люди не на равных. Кстати, хотя у тебя и была фора в несколько десятков земных лет, Олег очень быстро тебя нагоняет. Хороший парень!

— Но разве ты уже встретил всех своих?

— Одно другому не мешает. Ты ведь общаешься со своей бабушкой, а она давным-давно часть объединённой личности и даже готова идти дальше.

— Антон, а что Дальше? – Антон не отвечает, и я понимаю, что у него нет ответа.

— Его нет ни у кого, – он прекрасно меня «слышит».

— Неужели нет никаких предположений, никаких догадок?

— Идеи, конечно, есть. Они состоят в том, что сейчас мы находимся в океане человеческого сознания и сами являемся его частями. Но законы Бытия влекут нас за пределы этого океана, в какие-то иные условия существования, которые настолько несопоставимы с уже известными, что человеческая мысль останавливается перед ними. В момент, когда объединённая личность начинает двигаться из глубины океана к его поверхности, происходит нечто похожее на цепную реакцию: личность сливается с такою же, новая с себе подобной, а достигая поверхности, рождается существо, которое вмещает в себя весь «океан» целиком. Говорят, тогда и совершается подлинное рождение Человека. А о Бытии над океаном человеческого сознания, мы не в силах даже фантазировать, потому что в нашем нынешнем состоянии для этого нет никаких аналогий.

Ну что ж, хотя суть ответа в том, что никому ничего толком неизвестно, он вполне оптимистичен.

— Я хочу сделать тебе подарок. Ты когда-то мечтала о путешествиях по бескрайнему космосу. Тебе одной такое пока не по силам – ты ведь ещё только начинаешь осваивать вселенную, – но нам вместе звёзды доступны. Мы можем отправиться к ним прямо сейчас.

— Как?

— Намерение сформулировано. Теперь надо постараться сделать свой разум пустым.

Привычным образом я освобождаю своё сознание.

Как всегда разом возникшая вокруг другая обстановка тут же включает во мне сильные конкретные переживания. Стало темно, как будто бы выключили свет. Но уже через мгновенье перед моим взором предстала россыпь блистающих бриллиантов звёзд на фоне глубокого чёрного бархата пространства. В его черноте прямо передо мной висит сине-белый мраморный шар Земли. Позади меня сияет солнечный диск.

— Боже, какая красота! Послушай, это твоё намерение так работает?

— Наше общее.

Я не вижу ни себя, ни Антона, но совершенно уверена, что он рядом и переживает то же, что и я. Такое ощущение, что мы смотрим сферическое кино в 3-D формате. Иллюзия присутствия абсолютная. Иллюзия ли?

Вдруг, то ли мы сами, то ли весь этот грандиозный мир начинает двигаться. Нас разворачивает к солнцу, и оно медленно приближается, увеличиваясь, из ослепительно белого становясь красно-жёлто-оранжевым и демонстрируя свою живую гриву из тончайших подвижных волосков-петель украшенных арками и фонтанами протуберанцев. Не сразу оторвавшись от их завораживающего неистового танца, мы снова разворачиваемся в сторону Земли. Теперь это небольшой белый шарик, голубизна которого лишь угадывается.

— Колоссально! Но я совершенно не чувствую собственного движения. И тебя не вижу.

— Не все наши телесные переживания совместимы с этим местом. Не беспокойся, – отвечает Антон.

Впрочем, окружающая нас головокружительная панорама настолько потрясающа, что вполне компенсирует отсутствие некоторых чувств.

— Ты слышишь?!

В то же мгновенье я осознаю, что пространство исполнено чудесной музыкой.

— О! Да! Но это совсем не то, что раньше!

Дело в том, что мне уже доводилось «слышать» космос. Первые космические аппараты, посланные в его глубину, регистрировали и передавали на Землю данные о различных электромагнитных колебаниях в разных его районах. Кому-то пришла в голову идея транспонировать эти данные в диапазон звуковых частот, и немой космос обрёл массу голосов. Все вместе они исполняли невероятную, грандиозную симфонию, в которой были ясно различимы отдельные характерные голоса. Музыка была необычна слуху. Холодные и механические звуки рассказывали о невообразимых расстояниях, о соответствующих им скоростях, о холоде и жаре, несовместимых с человеческой жизнью. При этом в мелодиях планет можно было расслышать множество оттенков их состояний-настроений, а голос Земли, тревожный и беспокойный, поразительно напоминающий смятённое состояние человека в периоды солнечной активности, и её же голос, исполненный необыкновенной глубины и пронзительности, в спокойные периоды Солнца не оставлял сомнения в том, что она действительно живая.

Сейчас я наслаждаюсь звуками, которые нисколечко не ассоциируются с механической безжизненностью космоса, а по знакомым мелодиям узнаю исполнителей.

Вон тот золотистый шарик, очевидно, Венера. Укутанная толстым слоем покрывающих её тело облаков, она словно источает силу томления и притяжения. В её голосе невозможно не распознать похотливую чувственность. Она самая горячая, может быть потому, что самая одинокая – у бедняжки нет ни одного спутника. Ну да, это, конечно же, Венера, и расположена она ближе к Солнцу, чем Земля. А вон, чуть в стороне и дальше Земли, конечно же, воинствующий Марс. Его мелодия о действии, об агрессивности, которая необходима для жизни и прогресса, которая иногда заставляет превосходить даже самого себя. Ему вторит царственный Юпитер – бело-кремовый с редкими разводами исчезающей бирюзы агатовый шар. В его «песне» бурная жизненная энергия, зовущая в бой померяться силами и в битве сбросить напряжение. А вон там ещё дальше и в другой стороне легко узнаваемый Сатурн, недаром символизирующий всё поглощающее и всё разрушающее время: с его стороны доносятся гулкие, глухие звуки, рождающие ассоциации с мрачной бездонностью чрева ненасытного бога, сожравшего собственных детей…

Двигаясь, мы словно поднимаемся из оркестровой ямы. Уже не разглядеть оркестрантов, и уже сам дирижер – Солнце – превратилось в звезду, а совместное звучание многих голосов разного тембра, тональности, длины, высоты и силы слилось в один гармонически организованный сложный звук. И вот уже этот единый звук начал соединяться с остальными звёздными звуками, доносящимися со всех сторон…

Такое впечатление, будто я вдохнула, потом ещё раз, потом опять - дыхание превратилось в один нескончаемый вдох.

И тут мы выпрыгиваем в такую невероятную музыку дальнего космоса, что я словно вообще перестаю слышать и начинаю звучать сама.

Одному Богу известно, какие здесь расстояния, размеры и скорости. Однако сознанию оказалось доступным приблизиться и увидеть:

поразительный, совершенно невероятный очаг новорожденных звёзд…

неправдоподобно живую на вид туманность с алыми жгутиками-змейками артерий в бирюзово-сине-коричневом теле…

поражающий красотой пузырчатый океан мерцающего газа, словно золотая лава, истекающий в бирюзовое пространство…

обжигающую радиацию и потоки заряженных частиц, образовавшие фантастическую колонну и заставляющие возникать в её пределах новые звёзды…

умопомрачительный чёрно-синий столб газа и пыли с ослепительно белой головой покрытой дивным алым покрывалом…

ошеломительного вида туманность, сияющую от закрытого ею же источника света, подсвечивающего её пыль…

— Господи! Насколько же невероятна грандиозность твоего творения!

— Насколько грандиозны мы сами, ведь вся эта вселенная вмещается в наше с тобой сознание.

Я умолкаю перед собственной необъятной перспективой…

Copyright© Людмила Белоусова